Орлята (Пантелеев, Гайдар) - страница 90
У девушки захватило дыхание.
«На конях поедут… — шептал отец ночью… — это ж всю гречиху побьют».
«…Он знал, и мать знала. Это он казакам сказал! Он, он!» Как держалась руками за концы красного платка, так в отчаянии и сорвала его. И простоволосая, держа платок в руке, побрела в гречиху. Стала. Человек у ног ее лежал навзничь, недвижимый. На лбу, повыше бровей, чернело пятно, под головою лужа кровавая…
Перед глазами Оксаны плыл туман, она едва стояла, скорбно потупясь. Потом склонилась и накрыла лицо убитого красным платком. Еще постояла немного и на цыпочках побрела из гречихи…
Как привидение, шла по жнивью, грустными глазами смотрела вперед… Дальше, дальше… Вот уж едва маячит гречиха. Набегали тени, крыльями черными касались ее и летели дальше. Звенел простор. А даль синяя, солнцем расшитая, смотрела в глаза… и ждала…
Тазрет Бесаев
НАКАЗ ОТЦА
Рассказ
Веселым, озорным мальчиком рос Гета, сын пастуха. Жители селения хорошо знали его повадки: идя по узкой горной улочке, он то перепрыгивал с одного края расщелины на другой, то швырял камнями и поднимал такой шум, что собаки разрывались от лая, а куры с громким кудахтаньем разбегались в разные стороны. К пастуху часто приходили с жалобами на сына:
— Цола, ты бедный пастух. Негоже, когда сын бедняка непочтителен с уважаемыми людьми. Смотри за Гетой хорошенько, а то что же это такое — никому проходу не дает!
Цола молча слушал. Раз он сказал сыну:
— Почему ты так озорничаешь? Если у тебя много сил и тебе некуда их девать, пойдем со мной на пастбище, поможешь мне пасти стадо…
— Я согласен, дада! — обрадованно заговорил Гета. — Что мне делать в ауле? Играть в альчики с малышами? Мне тут скучно… Я пойду с тобой на просторные луга и буду петь и скакать сколько мне захочется.
И вот Гета вместе с отцом стал ходить по лесам и горам, громко распевая веселые песни. Седые вершины эхом вторили ему. Когда наступал полдень и стадо отдыхало, Цола закутывался в бурку и дремал. А Гета втыкал в землю чабанскую палку, вешал на нее свою старенькую баранью шапку и, не уставая, плясал и пел.
— Хеп! Хеп! — хлопал он в ладоши.
Ноги его то выбивали чечетку, то выписывали затейливые фигуры. Собственное горло заменяло мальчику гармонь. Эх, как весело было ему!
Просыпался Цола. Ласково смотрел он на сына и глубоко вздыхал: вспоминались пастуху дни молодости — он ведь тоже когда-то был полон лихости и веселья, никто в ауле не мог переплясать его.
Конечно, отцу хотелось, чтобы Гета поскорее вырос, начал помогать семье. Но были у него и другие мысли. Слушая песни сына, глядя, как, забыв обо всем на свете, он танцует, старый Цола думал: «Пусть продлятся его беззаботные детские дни… Что я могу дать ему? Разве одевал я его в богатые одежды? Разве видел он игры, кроме игры в кости? Это счастье, что душа моего сына богата задором и весельем. Так пусть поет звонкие песни, пусть танцует!»