Для Жюли это было первое, истинное, глубокое горе после испытанного ею при смерти матери.
Для Надежды Сергеевны этот отъезд представлялся грустной неизбежностью: она жалела и сестру, и Боброва, к которому питала искреннюю дружбу.
Княжна Юлия два дня не выходила из своей комнаты, никого не принимала, даже сестру, объясняя свое поведение усталостью после бала.
Наконец она решилась умыть свежей водой свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза и выйти из своего добровольного заточения.
Когда Надежда Сергеевна подошла к ней, то была поражена холодностью ее обращения.
— Ты что-нибудь имеешь против меня? — спросила она ее.
Юлия пристально посмотрела на нее.
— Тебя это удивляет?
— Но что же я такого сделала?
— Ты выразила недоверие ко мне и к нему.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты выгнала отсюда Виктора Аркадьевича.
— Я его не выгоняла, — ласково отвечала графиня. — Я с ним говорила, считая это своим долгом. Я его предупредила, как предупреждала и тебя. Он понял меня лучше, чем ты, так как поблагодарил меня и не сомневается в моей дружбе к нему.
— Чего же ты боялась?
— Чтобы твое увлечение не кончилось бы серьезным чувством.
— Слишком поздно, — ответила княжна Юлия, — не разлуке излечить меня от любви к нему, да я и не хочу излечиваться…
— Это серьезнее, чем я думала! — прошептала Надежда Сергеевна, окидывая сестру тревожным взглядом.
Приход Сергея Сергеевича прервал этот разговор.
Он был в прекрасном расположении духа, так как получил хорошие известия, только что выслушав доклад своего камердинера.
— Ваше сиятельство, вероятно, изволили беспокоиться? — начал Степан, входя после обеда в кабинет. — Но я хотел принести только подробные и неоспоримые сведения.
— Хорошо, посмотрим. Что же это за девушка? — спросил князь, удобнее усаживаясь на диване.
— Ирена Владимировна Вацлавская привезена сюда ее нянькой, Ядвигой Викентьевной Залесской, годовалым ребенком. Ядвига купила ферму, на которой и поселилась со своей воспитанницей. Когда последняя подросла, ей была нанята гувернантка, тринадцати же лет ее отдали в один из московских пансионов, где она находится до сих пор.
— Знает ли она, кто ее мать?
— Не имеет ни малейшего понятия.
— Бывали ли у нее какие-нибудь любовные приключения?
— Никаких! Это образец высокой нравственности.
— Анжель, видимо, приготовила из нее роскошное блюдо, — заметил князь.
— Вы совершенно правы, ваше сиятельство!
— А не узнал ты или не угадал, кому она предназначена?
— Этого сказать не могу, да мне и нечего было об этом беспокоиться, так как ваше сиятельство здесь…
— Какой же способ приступа?