Он ни разу не спросил, сколько часов или дней осталось до реки. Зачем спрашивать, всё равно ведь надо идти, сколько бы ни осталось… а ещё — он боялся ответа. Или, может, боялся услышать, что ответа Вил не знает. Он изо всех сил пытался не думать, что они заблудились: жару, жажду и головную боль он ещё ухитрялся терпеть, но вслепую бродить среди бесконечных трав, надеясь лишь на счастливый случай, — этого он бы не вынес. И убеждал себя: нет, они идут совершенно правильно, и Вил же сказал — очень скоро будет река! А там жара сменилась настоящим пеклом, и голова разболелась невыносимо, и он и вовсе перестал о чём-то думать. Только о том, когда Вил снова позволит сесть и немножко попить.
Они шли до первых звёзд; потом легли и долго лежали, не двигаясь. Потом допили остаток воды. Энтису показалось, Вил поделил неровно: смочил губы, не глотнув, и сразу сунул флягу ему. Но когда он робко усомнился в честности дележа, Вил порывисто вскинул голову и обжёг его таким бешеным взглядом, что он вздрогнул и не решился спорить. Тем более, от волнения залпом выхлебнул всю воду, и говорить уже было не о чем…
От изнеможения он не мог заснуть. Когда-то — в Замке, в другом мире, тысячу лет назад — он слышал об усталости, которая убивает сон и насылает странные иллюзии, видения наяву. Он, кажется, тогда не поверил? Стоило опустить веки, и начинался безумный танец нестерпимо ярких, ослепляющих красок: десятки пятен разных цветов и очертаний. Они переливались, сверкали и пульсировали, и выносить это было невозможно, и он, почти рыдая от отчаяния, открывал глаза и сквозь слёзы глядел на звёзды: они-то по небу не пляшут! Но они, будто сговорившись мучить его, сходились в кучки и сияли всё сильнее… Он заставлял себя лежать неподвижно и стискивал зубы: спит он или нет, но зачем Вилу его шуршание и стоны? Вилу нужно отдохнуть… И тут Вил заиграл. Минела пела тихо и нежно — как смех погибшей в пожаре мамы, её голос и взгляд… отец крепко, до боли, обнимает — в последний раз… он зажмурился и тихонько заплакал. Цветные пятна исчезли, осталась темнота, густая, мягкая… и сон.
Вил привстал и смотрел ему в лицо. Густые тени под глазами, на губах запеклась кровь, на бледных щеках блестят мокрые дорожки. «О чём ты плакал, дитя Ордена? Жалость к себе, усталость, страх? Тут нет ничего плохого, ты мог и не скрывать… Но отчего я уверен, что не в том дело? И расскажи я тебе, как бросил на струны воспоминания о маме, о её улыбке, и ночных разговорах, и дружбе, и тоскливой ледяной пустоте, убивающей душу, — и ты не удивился бы, ты и без слов понимал меня?» Вил глядел на друга, испытывая странное желание стереть с его лица следы слёз. «А ты простил бы меня, если б знал? Я повёл тебя почти наугад по пути, каким ни разу не ходил… Мерцание, и не могу понять, зачем! Ты спас мне жизнь — а я, кажется, потихонечку убиваю тебя…»