— голос. Вселенная. Слово новое, а суть та же. Никого, кроме неё. Он-старший подумал об этом с нежностью… и болью. И встал.
Он запомнил всё до мелочей, но описать комнату не смог бы. Странный потолок-который-небо. Всё чёрное, и тёплое, и серебристо-синее. Мягкость. Прохлада и аромат (для него не было слова). Комната невелика: мне — ему не нравится большое внутри. Жилища — маленькие и уютные. Бескрайнему и величественному место снаружи. Он — я люблю простор, безграничность, свободу — во Вселенной. И в себе.
Стены создавали впечатление узорчатой серебристой мягкости, вроде бархата. Стены, но и другое — сложное, необходимое. Шкатулка с секретом: видишь не то, что есть. Я внутри шкатулки с секретом… Он-старший подошёл к стене и дотронулся. Стена растаяла; он стоял у огромного окна, белоснежный на фоне звёздной черноты небес. Он глядел туда, во тьму. Он был холодным, собранным, твёрдым. В самых глубоких тайниках души он стонал от нестерпимой боли. Никто не знал об этом. Только он сам.
Он принял решение. «Закрыл» окно движением руки, приблизился к другой стене, прикоснулся; из стены выдвинулась молочно-белая пластина. Столик, подумал он-наблюдатель и улыбнулся: столиком штуковина была не больше, чем он — Верховным Магистром. Из стены же он-старший извлёк чёрную палочку и вывел на пластине несколько слов — незнакомых ему-сверху, но он понимал их. Письмо было коротким, сдержанным… пропитанным болью, жившей в сухих бесстрастных глазах. «Мы больше не увидимся, я не могу поступить иначе, я люблю тебя». Слова чужого языка горели в его сознании, как начертанные пламенем на покрытой пеплом земле, горели ядовитым огнём в сердце мужчины, который был — не был — им. И в конце: «Рыжик, я пытался справиться с этим, но не сумел. Простите меня».
Он-и-не-он двигался бесшумно и грациозно, как кошка. Собрал волосы в пучок и чем-то скрепил на затылке, скользнул в угол комнаты, встал на серебристый круг и поднял руки, и на него пролилось или просыпалось… нечто вроде чёрной блестящей пыли. Пыль к нему прилипла: тело, лицо и волосы стали переливчато-чёрными. Он расправил плечи, потянулся; он-наблюдатель удивился, как он может видеть и дышать, — но ему-старшему, похоже, пыль вовсе не мешала. Он сошёл с круга, приблизился к кровати и опустился на колени. На несколько секунд он зарылся лицом, чёрным и пугающим из-за «пыли», в разметавшиеся волосы девушки — так бережно, что она не проснулась. Встав, потянулся снова (теперь он был похож на бира, голодного бира в засаде) и пошёл к стене, и она расступилась перед ним.