Впрочем, так было всегда. Тренировки Вэй — всегда риск смертельный… если тренер — вэй’Каэрин Трент, «самый талантливый Магистр Звезды и самый суровый учитель».
Я не вполне понимал, что происходит. Но когда он атаковал, перед моим взором вспыхивали тени вееров, серого и серебряно-алого, и лёгкое движение рук отбивало любое его «оружие» без труда.
Уже совсем стемнело, когда он вдруг с тихой усмешкой поднял руку с блеснувшим в звёздах изумрудом и упал с кошачьей гибкостью на упругий живой ковёр поляны, ещё влажный после дневного дождя.
Я стоял слегка поодаль, выжидая. Его волосы рассыпались по траве; даже тусклый свет звёзд не мог скрыть огненно-рыжего сияния.
«Показушник…»
«Чем ярче Чар, тем внешнее более совершенно».
Я скрыл вздох. Скрыл, абсолютно точно. А его кошачьи глаза внимательно блестели во тьме.
— Седьмая, хо-ро-шо, — промурлыкал его «совсем не-Магистровый» голос.
Я застыл, забыв, как дышать.
«Седьмая». Мне целых полтора знака до шестнадцати лет. Я начал в восемь. «Седьмая». Последней была Пятая — полгода назад.
«Седьмая».
Семь Ступеней Боли. После Седьмой — ты не ученик больше. Ты — вейлин.
Ты можешь сказать ученичеству «прощай». Ты можешь никогда более не произнести слов «милорд мой Магистр» — и говорить просто «вэй’Каэрин».
«Седьмая».
Которой в среднем достигают к тридцати годам — если повезёт.
Нет-нет-нет.
Веера трепетали в моих пальцах, как живые — как странные неосязаемые бабочки, причудливые бабочки с запахом влажного ветра. Алая с серебристым и серая, как рассветный зимний туман.
— Да сядь ты, — с оттенком досады велел он. Я послушно шагнул к нему и опустился в траву.
— Ветер, — сказал он задумчиво. — Ветер, Чен ми тайфин? Ты удивляешь. Я ожидал крыльев пламени.
Я молчал. Слов не было. И его внезапное «ми тайфин» — на древнем языке хиан-эле «моя драгоценность» — было тут вовсе ни при чём. Речам его я давно уже привык не придавать значения. Но вот тон… и более ярко — оттенок мелодии Кружева. Тепло. Золотисто-розовый блик рассвета. Нежность шёлка.
— Есть тонкие грани, — негромко заговорил он. Сверкание изумрудов прикрылось веками, и теперь я видел лишь фиолетовые тени ресниц. — Есть обертоны, оттенки Чар. Мы — ловцы Чар, мы проникаем, сливаемся, мы пробуждаем и плывём вместе… мы — исследователи глубин. Мы ничего не создаём, не сплетаем новых Кружев — но Кружева сотворяют нас… поют нашими голосами. А мы кружимся в их песнях, оживляя их в Сумраке, овеществляя их.
— Танец, — тихонько откликнулся я. — Танцующие в Кружевах.
Я мог бы молчать. Но слова будто бы сказались без моего ведома. Тени вееров влажно мерцали.