Будь той песней, которую поёшь ты сам…
Стань самим собой.
Разноцветье.
Неистовая красота миллионов звуков.
Красота…
Веера.
Я сам раскрылся двумя веерами — серый туманный призрак и багровая ярость с росчерками холодного серебра.
«Смотри в себя… смотри».
Пойми.
… и отпусти.
Камень пронизывал всё — мои Кружева, ткань Поля, всё видимое мне Мерцание. Он был и песней, и нитью, скрепляющей всё воедино… и симфонией дикой красоты. Он был беспомощным и всесильным.
Отчасти он был уже мною.
И мне это нравилось.
Пока океан красоты не поглотил меня, я поймал собственную мелодию — она была ярчайшим сапфиром и вскриком рвущейся струны, пожаром и ветром, ураганом зимы среди жаркого лета, — и ею я стал окончательно.
Веера с мягким шелестом закрылись. Я ощущал их бархатистую лёгкость кончиками обожжённых пальцев.
Камень навсегда остался во мне — пылающей меткой ледяного огня, нотой всех моих песен.
Я открыл глаза и встретил пристальный изумрудный взор Каэрина.
— Седьмая, — негромко проронил он и вздохнул. — Путь Магистра…
— Седьмая раньше Шестой? — уже не прячась совершенно, спросил я.
— Почему бы нет. Это формальность, ми тайфин, — он слегка усмехнулся. — Ты же понимаешь.
«Понимаю. Не знаю, рад ли, хотел ли я этого, но да, понимаю».
Я лёг в траву тоже, закинул руки за голову и молча принялся смотреть на звёзды.
Глава 21. Давным-давно, в далёкой галактике
То был мир, лишённый жизни, как видят её практически все, — мир без деревьев, без травы, без зверья, насекомых и птиц. Мир под небом, где были лишь звёзды, но не было луны… под небом, где иногда сияли, безжалостно опаляя крохотную планету, два солнца, — а иногда, напротив, там бывало очень, очень холодно.
Но мир был отнюдь не пустынен. Его обитатели плавали в волнах нескончаемых прекраснейших мелодий, они вдыхали разноцветье красок, они пили симфонии звёзд и играли с тенями самих себя… понятия не имея о том, что можно как-то обозначить и измерить то, что средь людей зовётся временем.
Но хотя красота была живительна и сладостна, а песни — бесконечны, обитатели ощутили однажды, что их радость и интерес угасают. Старшие переставали соединять пенье кружев, позволяя появляться новым, Юным. Юных стало очень, очень мало — и они слишком стремительно делались Старшими. И тогда самые чуткие из Старших вышли наружу, в холодную темноту. Они знали, что не найдут пути назад, а если найдут, то не будут прежними, но так было надо — для остальных, для Юных.
Найти новое… найти то, что весело… что интересно.
И однажды они нашли это.
Нашли совсем других, непохожих… «твёрдых». Немногое их число странствовало меж звёзд в поисках нового дома, потому что старый стал тесен для них. И тогда Старшие незаметно повели их к себе. Эти другие были удивительные, смешные. Старшие слушали их и были счастливы — и ловя отзвуки их счастья, другие Старшие, на планете, меняли свой мир для новых созданий. Они торопились и многое не понимали, и потому мир вышел не очень приятный для новосёлов, но всё-таки те решили остаться.