Она рассказала, что приют, в котором фрау Бейдер ухаживала за младенцами, обанкротился. Священник, возглавлявший его, занялся биржевыми спекуляциями и погорел на них. Фрау Бендер уволили, не выплатив ей жалованья за два месяца.
— Она нашла себе другую работу? — спросил я, не подумав.
Фрау Залевски только посмотрела на меня.
— Ну да, конечно, не нашла, — сказал я.
— Я ей говорю: оставайтесь здесь, с платой за квартиру успеется. Но она не захотела.
— Бедные люди в большинстве случаев честны, — сказал я. — Кто поселится в ее комнате?
— Хассе. Она им обойдется дешевле.
— А с их прежней комнатой что будет?
Она пожала плечами.
— Посмотрим. Больших надежд на новых квартирантов у меня нет.
— Когда она освободится?
— Завтра. Хассе уже переезжают.
Мне вдруг пришла в голову мысль.
— А сколько стоит эта комната? — спросил я.
— Семьдесят марок.
— Слишком дорого.
— По утрам кофе, две булочки и большая порция масла.
Тогда это тем более дорого. От кофе, который готовит Фрида, я отказываюсь. Вычтите стоимость завтраков. Пятьдесят марок, и ни пфеннига больше.
— А вы разве хотите ее снять? — спросила фрау Залевски.
— Может быть.
Я пошел в свою комнату и внимательно осмотрел дверь, соединявшую ее с комнатой Хассе. Пат в пансионе фрау Залевски! Нет, это плохо придумано. И все же я постучался к Хассе.
В полупустой комнате перед зеркалом сидела фрау Хассе и пудрилась. На ней была шляпа.
Я поздоровался с ней, разглядывая комнату. Оказалось, что она больше, чем я думал. Теперь, когда часть мебели вынесли, это было особенно заметно. Одноцветные светлые обои почти новые, двери и окна свежевыкрашены; к тому же, очень большой и приятный балкон.
— Вероятно, вы уже знаете о его новой выдумке, — сказала фрау Хассе. — Я должна переселиться в комнату напротив, где жила эта знаменитая особа! Какой позор.
— Позор? — спросил я.
— Да, позор, — продолжала она взволнованно. — Вы ведь знаете, что мы не переваривали друг друга, а теперь Хассе заставляет меня жить в ее комнате без балкона в с одним окном. И все только потому, что это дешевле. Представляете себе, как она торжествует в своем доме призрения!
— Не думаю, чтобы она торжествовала!
— Нет, торжествует, эта так называемая нянечка, ухаживающая за младенцами, смиренная голубица, прошедшая сквозь все огни и воды! А тут еще рядом эта кокотка, эта Эрна Бениг! И кошачий запах!
Я изумленно взглянул на нее. Голубица, прошедшая сквозь огни и воды! Как это странно; люди находят подлинно свежие и образные выражения только когда ругаются. Вечными и неизменными остаются слова любви, но как пестра и разнообразна шкала ругательств!