Иду, говорит, по полю, а кругом — зелень такая мягкая, пушистая, как паутинка. Встречает меня какой-то мужчина, похожий на Витьку с соседнего села, и ведет к мраморной лестнице, а внизу — вода, ручеек. Перевел он меня через ручей, а сам куда-то делся. Иду дальше и вижу яблоневый сад, а в нем детишки играют, веселятся, поют. Я порадовалась за них, гляжу — с ними вроде как воспитательница. И узнала ее: это Шурка, молоденькая девчонка из нашего села, ее кузовом перерубило — когда грузовик школьный перевернулся. Лет тридцать назад погибла.
«Ты кого здесь ищешь? Тебе здесь нельзя находиться!» — говорит эта Шурка. А сновидица ей отвечает, что ищет, мол, сына своего…
— Как вы интересно рассказываете, — перебила Ольга молодого лектора. — Совсем как моя мама. Она тоже от «я», от «первого лица» чужие сны всегда пересказывает.
— Так все делают, — улыбнулся Лешка. — Уж поверьте мне, я этих текстов наслушался, наисследовался: то и дело скачут от первого лица к третьему. Так вот. Выяснилось, что обмиравшая-то эта давным-давно м-м… по молодости. Сделала аборт, в общем.
Настала Ольгина очередь важно кивать; она как бы подбадривала Лешку, дескать: «Ну что же вы замолчали, любезный Алексей Михайлович? Уж поверьте, мы на третьем курсе не только про аборты слышали!». Голос Будова, собравшегося добавить к этой воображаемой фразе студентки что-то свое — очень срочно-важное — Старикову пришлось подавить усилием воли.
— И вот его-то, неродившегося сына, она пыталась найти. «Это тебе не сюда — надо дальше идти, — говорит Шурка. — Но тебя могут не пустить». А я, говорит, все равно пошла дальше и вижу: за садом-то — черное болото, жижа грязная, вонючая. А там детских головок — кишмя кишат. Гляжу: мой сын, похож он на мужа вроде. А может, и не он. Снова — мой сын, и опять — вроде не он. А я вытащить хочу его из болота, а они-то не пускают… Тут и проснулась.
— А кто же это — «они», которые не пускают? — с легким оттенком разочарования спросила веснушчатая: видимо, она ожидала нечто большее от рассказа Старикова.
— Вот и я своей информантке ровно такой же вопрос задал. «Так, отвечает, — эти самые: мужики какие-то, в балахонах темно-желтых ли, коричневых ли. И с копытцами».
Ольга внимательно посмотрела в глаза Лешке и кивнула. На том и распрощались.
***
Вообще-то, Стариков очень любил классифицировать, дифференцировать и типологизировать. К примеру, когда он подразделял окружающих людей на различные виды и подвиды, то всегда относил себя к сложному подтипу «homo ratio» и уж никак не к «homo mysticus». Кстати, в детстве Лешку искренне удивляло, если он вдруг открывал, что и другие люди могли быть столь же сложны и богаты внутренне, как и он.