Водлакова зарделась.
— А какое чудо-то? — лениво поинтересовался поэт: он не совершил своего обычного послеобеденного моциона и напоминал кота, переевшего сметаны.
— Во-от. Это самое главное, Мишка! Кидаю, значит, я дрова — ну, складываю у нее аккуратненько там под навес — поленушко к поленушку, а Оленька-то мне всё песенки поет душевные: она петь-то, оказывается мастерица. А с «Городцом» вон стесняется по вечерам-то. А тут и «Ой, то не вечер», и из репертуара БГ…
— Да какое чудо-то? — перебил его нетерпеливый Стариков.
— Ага. Вот и до чуда добираемся. Перекидал я только половину ее поленницы, и вдруг — вот те нате хрен в томате — собрались тучки, и начал дождь накрапывать. Прям порядочный. А бабушка-то как в окно увидала это, приковыляла, запричитала, заохала. «Ой, говорит, сынонька ты мой, ведь помешает тебе дождичек!». Позвала она Оленьку, оперлась на ее плечо, меня-то подвинула под навес, а сама — бух на коленки. И давай кресты класть и молиться в голос. Как там она, Оль?
— Аннушке Златоуст — какой-то святой молилась, — снова чуть покраснела Водлакова.
— О! Точняк. Златоуст. И просит: «Аннушка, разгони тучки, дай рабу Божьему Юрочке работу закончить!». И что ты думаешь, Мишка? Тучи вот ровно кто ножом — как по маслу — разрезает, и оттуда солнечные лучи, а потом — радуга! Вот уж чудеса, у меня аж челюсть отпала. Ведь за какие-то три-пять минут сотворилось всё. А затем она опять на Олюшкино плечо оперлась и говорит: «Давай, Юрочка, поднажми, мол!».
— Камеру… На видеокамеру всё это писал? — в волнении прохрипел Лешка.
— Да какая камера — мы, по-моему, даже диктофон-то не включали. Да, Оль? А чё включать-то — не беседуем же, а так — дрова таскаем…
Стариков в ответ протяжно застонал и бросился вон из класса.
— Чегой-то он, Миш? — забеспокоился Юрка. — Съел, может, на обед чего-нибудь не то?
Сланцев сел на спальник, хитро посмотрел на рыжего и Водлакову и сказал: «O, sancta simplicitas!»4.
— Ты не ругайся тут, Оля все-таки еще первокурсница, — с тревогой проговорил Котерев.
— Вот что, Юрка, лучше скажи: ты еще к этой Полине Павловне собираешься?
— Да ну не знай. Звала вроде… Точно! Пирожки обещала сделать к завтрашнему. Да и телек у нее барахлит, я бы посмотрел, чего там с ним. Сегодня руки просто не дошли.
— Отлично, — Сланцев, зевая, откинулся на спальник. — Вот тебе моя рекомендация: скажи за ужином Старикову, что к бабе Поле опять хочешь пойти.
— Это зачем?
— Ты же хотел посмотреть, как он бабушек про нечисть всякую расспрашивает?
— Ну да. Очень даже.
— Вот скажи ему, что на пирожки пойдешь. А я спать — с полчасика. У меня на вечер грандиозный дед намечается — самогонщик от Господа Бога. Мне надо сил набираться.