Тетя Марина оказалась не совсем такой, как ожидали Будов со Стариковым. По крайней мере, внешность точно другая — не было ни волос длинных-седых, ни горящего взгляда. Волосы — подкрашенные, стянутые назад в обыкновенную бабушкину «шишечку», а глаза — с синевой, добрые и усталые.
— Лечу я, сынок, как же: отовсюду приезжают, — отзывается она на вопрос Старикова. — И грыжу у детишек, и запой, и от порчи разной. Научилась откуда? Жизнь, Лешенька, научила. Я вам щас, ребятишки, всё расскажу, по нраву вы мне больно — глаза у вас умные, а лица — светлые. Я хороших людей за версту чую, Бог такой дар мне дал. Это дал, а другое-то… отнял.
Рядова говорила не так, как сельские бабушки: в ее словах, в том, как она «выстраивала текст», хорошо чувствовались и ее высшее образование, и ее бывшая городская жизнь. Да, она говорила неторопливо и литературно-правильно, но постепенно — по мере того, как шла беседа, как она этап за этапом, шаг за шагом пересказывала свою биографию и те события, что привели ее в Астрадамовку и заставили заниматься знахарством, — постепенно Стариков ощущал, что проваливается, теряет реальность под ногами. Его захлестывали эмоции, пространство по бокам вибрировало непрестанно, дрожало и пело, словно натянутые струны, уходящие туда — в бесконечность, к рухнувшему гигантскому зданию, вытянутому вверх.
— Понимаете, Валька будто чувствовал, что мы с ним в последний раз в жизни наряжаем новогоднюю елочку. Я ее волоком пронесла через весь ночной город, пришла — а он не спит. «Мамочка, давай нарядим, ну, пожалуйста!». Танцует аж, прыгает от нетерпения, как козлик молодой. Ну какое сердце материнское устоит? И мы с ним украшали эту елочку — шары тогда были такие хорошие, советские. И шишечки. И пластмассовые Дед Мороз со Снегуркой…
А в коридоре — Лешка это, черт подери, знал, точно знал, — еще до того, как об этом рассказала Рядова, стоял треклятый велосипед. Конечно, не трехколесный, а обычный — с рамой, с прикрепленным насосом и яркими катафотками на обоих колесах. А еще: на спицах — примотанная руками Вальки цветная проволочка. Это у мальчишек во дворе повальная болезнь, мода такая была, обматывать спицы проволокой — для шику и красоты. Тетя Марина не упоминала про проволочку, но он-то знал, он видел.
Он собственными руками выводил гребанный велик, когда к нему после школы зашел Федька, его друг из параллельного класса. И он хорошо помнил каждую потертость на кузове, ржавчину на дворниках, резиновый запах колес того «Москвичонка», что выехал из-за угла на зимнюю наледь возле школы: шофер не смог остановить машину. Не смог даже заметить выскочивший навстречу велосипед («Да вы в своем уме, какой велосипед зимой, под самый Новый год-то!?»).