Я, правда, ему кашки даю — вот в мисочке на верхá ставлю, может, он потому и спокойный у меня…
Друзья пробыли у знахарки больше четырех часов и не исчерпали и половину обычных Стариковских вопросов. Задерживаться дольше Лешке было стыдно, хотя тетя Марина уговаривала их остаться.
— Можно мы к вам завтра придем? А то утомились вы! — спрашивал Лешка.
— Это я-то утомилась? Вы, наверное, устали от моей болтовни. Конечно, приходите — в любое время. Очень вы мне по нраву — прямо как родные!
Они только вышли за порог и не успели даже перекинуться парой слов, как от соседней избы донеслось:
— Леха! Мне без тебя так плохо! Не забыл свое обещание? Я вас тут уже битый час жду-дожидаюсь, — а ну — заходи! — Родион Петрович гостеприимно распахнул калитку.
Сосед Рядовой в этот раз предстал совсем в другом обличии: на носу у него водрузились толстенные очки с одним треснутым стеклышком; в левой руке он держал покореженную и протертую чуть ли не до дыр балалайку.
— Я ведь и в клубу работал, и бывало, молоко по селу собирал. Меня тут все знают, кто постарше — особенно из женского полу — те «председателем» зовут, ага. С собой принесли, что ли, или мне свою доставать?
Лешка испуганно замотал головой:
— Нам нельзя! Мы на работе ведь!
— Эвона как! А мне дед Юра Евгеньич совсе-ем о другом докладывался!
Лешка скосил, как мог, глаза на Будова и показал Карасеву, что, дескать, никак нельзя.
— Что он язвенник, что ли? Или по убеждению барагозит? — вполголоса спросил старик, улучив момент, когда Петька пошел вперед — в зал, куда их пригласил радушный хозяин.
— Хуже. В завязке, — быстро шепнул ему Стариков.
— А-а, ну тогда другой разговор. Хорошие люди и чайком беседу не испортят. Ну-ка, ребятёшки, налетай-торопись, мы тут щас и салу, и кофию, и конфет — всё раздобудем. И огурчиков. Пойдем-ка, Лешк, со мной: в погреб за огурцами-грибами слазишь.
— Да не надо, Родион Петрович, мы же не есть пришли, нам побеседовать бы.
— Пойдем, сказал! Кто в доме хозяин! Мне что огурцов с помидорами для дорогих гостей жалко?
Лешка покорно поплелся за спиной деда, одетой в серую «куфайку» с потертыми локтями. Он проводил Старикова в сарай, раздобыл откуда-то фонарь, вручил его Лешке и указал на квадратную дыру в полу.
— Давай, не боись: ни крыс, ни воды там нет, одна вкуснота.
Пока Лешка рыскал по погребу в поисках трехлитровых банок и подавал их одну за другой хозяину, тот успел расспросить фольклориста об их беседе с Рядовой.
— Про лечение, небось, рассказывала? — спросил он с насмешкой.
— Про какое лечение?