Он отвернулся, но Лешка успел заметить, как сильно задрожал у него подбородок.
— Вы придите к ней еще раз, обязательно, слышишь? Она рада вот таким гостям — которым от нее ничего не нужно, только чтобы побеседовать-поговорить. О ее жизни да обо всем, что было. Придете?
Стариков закивал.
— Ну, иди-иди. Заждались вон друзья твои. А Ольге — привет от Родиона! — дед подмигнул, снял треснувшие очки и уселся на ступеньку. Лешка несколько раз оборачивался в сторону Карасевского крыльца, откуда шла тоненькая сизая струйка сигареты Петровича. Будов призывно махал рукой, чтобы Стариков ускорился: по всей видимости, торопил на ужин.
Он пошел быстрее, штатив бился о его спину при каждом шаге, но молодой препод этого не замечал. Сознание его парило где-то вверху, над Астрадамовкой, над крышами двух домов, сиротливо стоявших в стороне от остальных изб на Озерной. Что-то сильное давило изнутри — там, где грудь; судорога в горле никак не проходила, и ему совсем не хотелось в школу — в шум, суету, туда, где поют и смеются.
«Вот это и есть настоящее, — думал Лешка, наблюдая, как последние закатные лучи подкрашивают шифер сельских крыш. — То самое, чего нельзя передать в научной статье, записать на видео или сдать в расшифрованном виде в архив. Несколько часов разговора — и вся жизнь как на ладони. Но попробуй рассказать об этом, описать кому-то и — сотрется, опошлится, заболтается. Уйдет».
— Чего задумчивый какой? — Петька тронул его за плечо, и Лешка вздрогнул.
— Это, наверно, из-за меня? Я помешала вам… — расстроилась Щеголева.
— Нет, совсем нет, — улыбнулся Стариков. — Всё было очень… релевантно.
Глава 12. Картофельный бунт
Любая типичная революция начинается с мелочи. Ташка и всего-то решила вместе с дежурными сотворить на завтрак драники (они же — белорусские драчёны). Имя страдальца, который, измождая длани, смог на всю экспедиционную ораву натереть должное количество синеватой консистенции, науке неизвестно. Зато всем запомнилась предсказуемая реакция Котерева.
Рыжий с большим удовольствием умял три-четыре золотистых лепешечки, порядочно обмакнув их в сметану местного происхождения. Затем потянулся за следующим поджаристым сокровищем, но тут же получил по рукам — в буквальном смысле.
— Куда тянешь лапки, Юрочка? — Белорукова прищурила глаза и привычно выпрямила спину. — Не видишь, что ли: еще не все даже со спальников изволили подняться. Сам Шахчик не завтракал.
— Да не любит ИП с утра жареное-то, — попробовал возразить Котерев (Юрка успел выведать кулинарные пристрастия многих), но в ответ услышал ледяное молчание.