Я ведь до Астрадамовки еще в Ульяновске успела пожить-поработать. А уж туда как попала — не важно, долго больно вспоминать-то. Устроилась не по специальности — продавцом-бухгалтером в магазинчик один, ну как: фотосалон. Рамки, фотографии, батарейки — всё такое. Салон небольшой — в коллективе-то всего четыре человека трудились. Это у нас как филиал был, а головной-то офис — в центре, на Гончарова, знаете, наверно. И вот сдружилась я с одной там — моложе меня, белобрысенькая такая, худенькая, на шпильках всегда ходила. Каждое утро слышишь: цок-цок по вымытому кафелю, ага, значит, Аля идет. Мы с ней в одну смену постоянно. Так-то у нее «Альфия» имя, но все: «Аля, Аля» — и я тоже привыкла. Она мне про домашних своих, я ей про свои скитания-мотания — а чё: работали-то с девяти до семи, весь день вместе, наболтаешься до мозолей на языке. И пригляду со стороны начальства поменьше, не как в центре-то.
И вот так — слово за слово, она мне как-то и говорит: «Марин, я вот по человеку одному переживаю, мол. А он женатый, детей двое. Да мы любим друг друга сильно, уехать даже в другой город хотим. Ты что посоветуешь?».
Ну, понятно, вроде дружили — я ей про себя-то много чего понарассказывала: и лечу, мол, и гадаю. Тут ведь разве скроешь: обе бабы и подруги как бы. А сама-то Алька тоже вроде как замужем, но детей у них не получилось, и, видишь, — на сторону ходить начала. Да я так поняла, что у нее уж не первый роман-то приключился. Ну да ладно. Вечером как-то сидим — метель, покупателей никаких. Она подсела ко мне и фотографию его достает: ага, погляди, мол, какой красавчик! Я посмотрела: мужик видный, галстук, выбрит чисто, руки холеные — из богатеньких, видно.
«Хороший, говорю, Алька, мужик. Статный». Она кивает, а сама, чую, хочет мне сказать еще чего-то. А затем деньги кладет передо мной: пять тысяч. «Ты, — говорит, — можешь, Марин. Я точно знаю. Сделай так, чтобы он от жены ушел. Он любит меня очень, но и жену из-за детей не бросает. Мы с ним измучились просто, он уж высох от тоски-то — смотреть больно на него». И в глазах — слезы.
Я ей говорю: «Убери деньги, дурочка. Я никогда деньгами не брала и не буду: грех это непрощеный. Ты лучше ее фотографию, жены-то его, мне завтра принеси». Та головой замотала, обрадовалась и — всё. А я уж ночью лежу — квартирка у меня была на Полбина — лежу и думаю про себя: «Да на что же я согласилась-то? Детей с отцом родных разлучать? Мне же потом до самой смерти думаться будет, а на том свете — за космы повесят!».
И пришла на работу-то, а Алька шементом ко мне, конфеты сует и фоточку — сверху. Я дождалась, когда никого в салоне не осталось, и всё ей сказала: «Нет, говорю, Алечка, не могу я так. С отцом детей разлучать!». Она посмотрела на меня, поулыбалась, значит, а глазки позеленели аж. Ну, думаю: «Ничего-ничего. Подуется и — перестанет».