Окошечко захлопывается, и за шторой раздается трубный звук — аптекарь прочищает нос.
Тлахач наблюдает эту сцену с растущим возмущением. Столбняк прошел, конечности оттаяли, он уже забыл о том странном, что произошло между ним и бургомистром, а если когда-нибудь впоследствии и вспомнит, то припишет это тем же чарам, которые заставили его ловить свою тень.
Аптекарь его злит. Как-никак Нольч — бургомистр, и все имеет границы. В полицейском оскорблено чувство порядка. Тлахач размахивает дубинкой и чувствует, как от гнева напрягаются мускулы, едва не разрывая швы мундира. Услышав ответ аптекаря на вежливое прощание бургомистра, Тлахач не выдерживает:
— Невежа! Треснуть бы его по лапе!
Но бургомистр в этот момент уже повернулся и, усмехаясь, уходит в темноту. Негодование полицейского его не волнует, мысли его далеко, по-видимому, они навеяны словами аптекаря о Страшном суде.
— Вечный сон. Самый лживый из всех парадоксов. Мертвые не видят снов, и в этом их огромное преимущество перед нами. Вы когда-нибудь видите сны?
Тлахач откашливается, чтобы скрыть растерянность и выиграть время для ответа. Неожиданный поворот разговора сбил его с толку, он не совсем понимает, о чем речь. Что такое парадокс? С бургомистром всегда так. Говорит, не думая о других. Полицейскому кажется, что это ночь все еще играет с ним, сыплет шутку за шуткой. Чтобы сохранить достоинство, он отвечает басом:
— Даже не знаю, пан бургомистр, сплю как сурок.
Нольч останавливается перед своим домом.
— Ваше счастье. Сны бывают и неприятные. Но все-таки они лучше, чем бессонница.
Он замолкает, но явно не в ожидании ответа, а заглядевшись на крышу ратуши напротив, где по черепицам стекает мерцающая лавина света. Потом расправляет свою могучую грудь и делает глубокий вдох и выдох.
— Чувствуете, как пахнет эта ночь? Будь я молод и влюблен, только бы радовался, что не могу спать.
И без дальних слов открывает дверцу в широких въездных воротах дома и исчезает.
— Спокойной ночи, — отвечает Тлахач, продолжая стоять, приложив руку в козырьку, хотя дверца уже захлопнулась и ключ звякнул в замке.
Наконец рука у Тлахача опустилась, из груди вырвался тяжкий вздох, он встряхнулся всем телом; передернул плечами, как человек, который старается освободиться от власти сна. Некоторое время он еще стоит на месте и смотрит на окна, ожидая, что какое-нибудь из них засветится. Темный массив дома бургомистра возвышается над ним на высоту трех этажей, в каждом по восемь окон. В городе это самый старый и самый большой дом; в его прочном и солидном ренессансном фасаде ничего не меняли с середины семнадцатого века, когда бургомистр Бытни и заседатель земского суда в Праге Корнелиус Мохна из Менина построил его как символ своего достоинства и богатства. Супруга Рудольфа Нольча была урожденная Мохнова; она сама, этот дом и менинское имение над прудом Борковец, последнее из семи мохновских имений, — все, что осталось от рода Мохнов и его владений в целости и сохранности благодаря деньгам Нольча.