— Бессонница, должно быть, скверная штука, — произносит наконец Тлахач. — А вот я уснул бы и стоя, когда хотите.
— Надеюсь, однако, что вы не поддаетесь этому грешному желанию во время ночного обхода, — отвечает бургомистр со всей серьезностью.
— Пан бургомистр, — ужасается Тлахач, — я служу городу тридцать лет, и никогда еще…
— Хорошо, хорошо, — прерывает его Нольч, — мне и в голову не придет подозревать вас в чем-либо подобном. Просто с языка сорвалось.
Он кладет руку на плечо Тлахача, словно хочет успокоить, но не снимает ее сразу, как этого требует подобная демонстрация умиротворения, наоборот, забывает на плече полицейского и даже слегка давит, словно испытывает устойчивость собеседника; черт побери, у него когти как клещи, Тлахач не решается шевельнуться и постепенно ему начинает казаться, будто он оцепенел, наверное, оттого, что бургомистр, побледнев, смотрит в упор и в уголках губ у него застыла странная усмешка, а глаза вроде бы остекленели. Озноб растекается от позвоночника по спине и норовит охватить все мускулы. Правая рука бургомистра сжимается крепче и ползет по плечу выше, к горлу. Тяжелая монета колокольной меди падает с башни ратуши, и отзвук ее падения долго бродит по площади. Четверть двенадцатого. Веки у бургомистра дрогнули, рука отпустила плечо, а усмешка смягчилась и стала глуповатой. Но тут же лицо его успокоилось и вся эта промелькнувшая смена выражений кажется мнимой, так, игрой теней, перед Тлахачем снова стоит Рудольф Нольч, богач, презирающий и свое богатство, и кто его знает, что еще, последний в роду, приветливый и неприступный, располагающий и обходительный, но все-таки, по-видимому, считающий все наши дела предметом для насмешек того, кто смотрит со стороны. За железной шторой аптеки скрипнула дверь, освещенное окошечко донесло шарканье шагов, потом затемнилось и высунуло руку в белом рукаве. Брюзгливый, скрипучий голос, при звуке которого хочется откашляться, произнес:
— Пан Нольч! Получите. Я приготовил вам те же порошки, что и в прошлый раз. Хватит до Страшного суда.
В Бытни только одна аптека. Наверное, поэтому аптекарь не считает нужным быть услужливым и любезным.
Но бургомистр, как и все в Бытни, привык к его грубости; он берет коробочку из протянутой руки и благодарит особенно изысканно и вежливо. Рука исчезает, будто ее обожгло, и в освободившееся оконце сипит кислый голос магистра:
— В следующий раз позаботьтесь об этом вовремя. Из-за вашей бессонницы нечего поднимать на ноги весь город.
— Доброй ночи, — невозмутимо отвечает бургомистр.