Мог бы существовать и являться к своей матери светловолосый мальчик, его сынок, если бы у Катержины родился еще ребенок? Но он не родился и не родится никогда. Врачи покачали головами и сказали: «Больше никогда», — и оказались правы. Он и жена — последние в роду. Как это ни горько, бургомистр с этим смирился. Почему, собственно, должны рождаться новые и новые Нольчи, если даже он не знает, что делать с собственной жизнью? Хотелось бы ему жить, не будь Катержины? Они об этом не говорили, но он уверен, что жена чувствует то же, что и он. Странный ответ на вопрос о смысле и цели жизни. Вместе они — содружество во имя жизни, хотя, как только что было показано, каждый из компаньонов лично в ней не слишком заинтересован. Бургомистр усмехается в темноту. Такие парадоксы в его духе. Но кто знает, может быть, он говорит только за себя, а Катержина относится к жизни по-другому? Почему бы иначе в ее воображении жил и продолжал расти ребенок, который умер? Умер? Может быть, необъяснимым существованием этого мальчика, который ни разу не вдохнул воздуха, сама вечность протягивает руку помощи Мохнам, а заодно и Нольчам? Если, конечно, вечности вообще есть дело до Мохнов и Нольчей и их родовой спеси. Глаза уже не в силах вынести тяжести и жара темноты, веки, прикрывающие их, как влажный успокаивающий компресс, слабеют. Катержина пьет из источника сна все бо́льшими глотками, темнота, которая словно перестала бояться, что будут раскрыты ее секреты, начинает яростную перестрелку. Дерево панелей, мебели и полов высылает друг против друга невидимых стрелков, выстрелы хлопают то по одному, то очередями. Впрочем, кто знает, может, это и не схватка, а просто их телеграфная болтовня о людях, которым они служат и которых переживут.
Тлахач, выполняй свой долг. Обход не кончен, а глупая луна, расфуфыренная и чванная, как деревенская красавица, не имеет права вмешиваться в служебные дела. Не стой тут, Тлахач, не мудрствуй, ты и всегда-то соображал туго, а об этой ночи не будет официального донесения, из которого ты понял бы, что к чему, и никто не даст тебе сейчас приказания, что делать дальше. Ну, конечно, безобразие, когда улицы, по которым ходишь тридцать лет, вдруг кажутся незнакомым городом, где встречаешь самого себя под видом подозрительного чужестранца. Но кто за все это в ответе? Кто виноват, что башня ратуши, которую видишь ежедневно, кажется сегодня незнакомой, будто она только что появилась? Отчего это тебе вдруг вздумалось гоняться за своей тенью, и почему бургомистр ощупывал тебя, как мясник быка, которого он покупает на мясо? Ты видел то, что видел, и делал то, что делал? Все совершается в свой час, а потом исчезает, как щепотка табака, которую выкуриваешь в трубке. Дым расплывется, а пепел развеет ветер, останется только желание, но о нем не знаешь, что и сказать, идет оно из прошлого или устремлено к чему-то, что еще будет. Ах, ты, ныряльщик в водах таинственного, ты страдаешь одышкой и не достаешь дна, чтобы вытащить оттуда горсть песку, который просыпается между пальцев. Ты отупел от циркуляров, так знай свое место, держись линии, предписанной службой, она тебя никогда не обманет и не даст сбиться с пути.