— Совершенно излишне, совершенно излишне, — забормотал он сиплым старческим голосом.
Судья поднялся, изумленный этой переменой, и по-видимому, готовился к нему подойти.
— Что — совершенно излишне? — спрашивает он резко.
Но Квис уже опомнился, выпрямился, и лицо его разгладилось, глазам вернулось осторожное, смиренное выражение.
— Прошу меня простить, это недоразумение. Я только хотел сказать, что благодарю вас за внимание и любезность. Надеюсь, что вы позволите мне видеть вас чаще.
— В таком маленьком городе, как наш, — отвечает судья, — люди не могут избежать встреч. Всего доброго.
Пятясь задом, посетитель достигает дверей, нащупывает ручку, оставаясь все время лицом к судье, и, кланяясь, исчезает за ними.
Председатель бытеньского районного суда подходит к окну, ожидая, когда выйдет Квис. Наблюдает, как он идет по тропинке к фонтану, сворачивает, обходит скверик и исчезает в широком подъезде трактира «У лошадки». Судья некоторое время еще стоит у окна. Он не смотрит на что-нибудь определенное, может быть, даже не замечает ни одной из тех маленьких каждодневных сценок, которые разыгрываются на площади, а только глубоко вдыхает душистый июньский воздух. Из трубы на крыше дома напротив поднимается столбик белого, просвеченного солнцем дыма и быстро расплывается в дрожащем воздухе. «И эта труба рухнет, если понадобится…»
Судья резко отворачивается от окна и подходит к столу. Несколькими быстрыми, почти брезгливыми движениями складывает бумаги, касающиеся наследства Либуше Билой, и засовывает их в шкаф. Потом начинает ходить по комнате большими шагами. Он напоминает сейчас человека, решающего вопрос, — а не следует ли ему отсюда убраться? Несколько глотков свежего воздуха из окна ему мало, ему нужно было бы всему искупаться в нем. Судья снова возвращается к столу, берет полоску бумаги и пишет на нем крупными буквами: абсолютная справедливость. Смотрит на свое творение, рвет его на клочки и бросает в корзину для бумаг. Потом опускает голову в ладони и замирает в железных тисках раздумья.
Ему вспоминается дед по материнской линии. Разве это не правда, что он мертв и его безумие умерло вместе с ним? Вот было бы прекрасно, если бы в твоей крови ожил старик, не смирившийся с судьбой, что выпала на его долю.
Сутяга в крови судьи.
Можно ли себе представить бо́льшую иронию судьбы? По сей день в Бытни о нем ходят рассказы, приукрашенные подробностями, которые нам неинтересны. Это был сутяга, о каких пишут в романах, в тяжбе из-за арендной платы он спустил с молотка все. Вернувшись с последнего разбирательства, где было вынесено окончательное решение, он влез на колокольню храма и ударил в колокола. Людям, что сбежались на заупокойный звон, он заявил: