С каждой неделей горизонт неуклонно прояснялся. За три месяца настрой рабочего класса Барселоны изменился. Росла его боевитость. НКТ[1-67] переживала подъем. Я был членом маленького типографского профсоюза; и хотя количественно он не вырос (нас оставалось около тридцати), его влияние усилилось до такой степени, что, казалось, пробудило всю корпорацию. Спустя три месяца после русской революции комитет Obrero[1-68] начал подготовку ко всеобщей вооруженной стачке, вел с либеральной каталонской буржуазией переговоры о политическом альянсе, хладнокровно готовил свержение монархии. Его программа требований, выработанная в июне 1917 года и опубликованная в «Солидаридад Обрера»[2-68], предвосхищала практику советов в России. Вскоре мне стало известно, что и во Франции от окопов к заводам проходил этот ток высокого напряжения, нарождалась та же неудержимая волна надежды.
В кафе «Эспаньоль» на Паралело, многолюдном бульваре, ярко освещенном по ночам, совсем рядом с ужасным barrio chino[3-68], где затхлые переулки были полны полуголых девиц, таящихся в подворотнях, за которыми разверзался ад, я встретил замечательных активистов, готовых во всеоружии сражаться в грядущей битве. С экзальтацией говорили они о том, что некоторым суждено будет пасть в ней, передавали друг другу браунинги, не обращая внимания на заволновавшихся филеров за соседним столиком. В краснокирпичном переулке, с одной стороны которого находилась казарма гражданской Guardia[4-68], а с другой жилища бедняков, я встретил человека необычайного для Барселоны того времени, вдохновителя, негласного вождя, бесстрашного политика, презиравшего политиканов, — Сальвадора Сеги, которого с любовью называли Noy del Sucre[5-68]. Мы обедали за дощатым столом при дрожащем свете керосиновой лампы. Обед состоял из томатов, лука, крепкого красного вина и крестьянского супа. На веревке сохло детское белье, Тересита баюкала ребенка; за балконом, в зловещей ночи, была видна казарма, полная гвардейцев, готовых убивать, и красное звездное гало rambla[1-69]. Мы обсуждали проблемы русской революции, предстоящей всеобщей забастовки, альянса с каталонскими либералами, синдикализма, анархистской ментальности, сопротивляющейся обновлению организационных форм. Что касается русской революции, я был уверен только в одном: она не остановится на полдороги. Лавина покатится до конца. Какого? «Крестьяне возьмут землю, рабочие — заводы. Что будет после, не знаю». «Затем, — писал я, — возобновятся второстепенные противоречия, но на обновленной почве. Человечество сделает большой скачок вперед».