На смену Сталина пришло новое руководство, и с первых же шагов его почувствовалось не «продолжение прежнего», а своя линия, будто разумная и простая. Понятно, как это все волновало и захватывало… Не прошло и месяца, как врачи, объявленные врагами народа, были выпущены, обвинение их признано ложным, а методы ведения следствия преступными… И опять от всего этого было впечатление разорвавшейся на людной площади бомбы.
Ну, а как я решил поступить с «обвинением меня»? Конечно, я мог его обжаловать и по союзной, и административной линии, но не стал этого делать. Возвращаться на работу в Тарусе я не думал, а затевать «дело» для чего-то другого не считал нужным. Чтобы закончить с этим «эпизодом», добавлю, что в течение лета были сняты с работы и Симонов, и Филимонов. По-видимому, оба уже не отвечали «духу времени».
Пасха в текущем году была 5 апреля (23 марта). Пароходы по Оке еще не ходили, дорога расквасилась, Протву надо было переезжать на лодке… Все это было «уже не по моим костям», но не побывать в дни Страстной недели в храме для меня было немыслимо. И я преодолел эти трудности.
Расскажу о своей попытке, хотя бы и по «протекции», попасть iк Пасхальной заутрене в Богоявленский собор в Елохове. Поехал я туда к 10 часам (начало службы в 12 ночи). Уже за несколько кварталов движение трамвайное и другое совершенно приостановлено. Мои попытки подойти к храму, даже с «паролем», оказались наивными. Конная и пешая милиция облегли собор до того, что «ни птице пролететь, ни зверю пробежать». А тысячи народа, выстроенные по четыре человека, заняли несколько кварталов. Вот Вам и антирелигиозная пропаганда в течение 35 лет, и «религия есть опиум для народа». Словом, постоял я, постоял и вернулся домой с горькою обидой. Так и не пришлось мне в этом году приобщиться к православному люду в «торжестве из торжеств».
В мае я поехал на машине на несколько дней во Владимир. Знакомая дорога. Старые города и поселки. Хмурый лес. Ямская слобода. Золотые ворота. Потянулись улицы. За эти годы, что я не был в нем, город явно одряхлел. Обывательские домишки ушли глубже в землю, покосились. А как хмуры лица, и как плохо одеты люди! А какая грязь на улицах — «областная грязь», говорят здесь.
Но вокруг старого города строится молодой город. Пустырь за тюрьмою, кладбищем и психбольницей, где я погуливал и где радовался, что не сижу в тюрьме, не лежу на кладбище и не кричу в психбольнице, уже застроен небольшими двухэтажными домами, озеленен. Правда, скучны и убоги эти застройки своим однообразием, но уж такова природа «равенства».