— До самой смерти помнить буду! Там, в те гоцы вся мерзость и началась. Словно плотину прорвало. Живодерню из армии начали делать. А кто? Командиры — все ведь, в основном, из деревень в училища приходили, их сынки в рост пошли, родная плоть от работяг. А как же они нас, «рабочую кость», унижали! Только и слышал, бывало: «Ложись! Встать!», «По-пластунски, ко мне!» и еще: «Сапоги плохо вычистил, в наряд!». Они и «помощников» себе вымуштровали, из числа «стариков», дембелей. Те и зверствовали, а начальство на это глаза закрывало. Двое тут недавно из армии вернулись. Одному почки отбили, другой полгода как кровью харкает… А начальство живет — в у£ не дует. И бляди рядом. В каждой дивизии, не говорю уж повыше, свои ансамбли песни и пляски… А там девах подобрали на все согласных.
— Ну, тут ты пережимаешь, Василий, — заметил Серко.
— Да? А слышали про дедовщину? Дисциплиной называют, а молодого солдата довели унижениями до петли. Многие сами на себя руки накладывают. Домой похоронка идет: «Погиб при исполнении служебных обязанностей».
Эту последнюю фразу слышал Миров. Было уже темно, и он подошел с улицы к окну веранды. А Василий распалялся.
— Нешто это армия, ежели военный комендант спускает план по задержанию патрулям? Точную цифру дает: с вокзала — столько-то, с улиц — столько-то забрать. Хотя и нет солдат, а кровь из носу план гони! Вот и берут любого, кого видят. Скурвились мы все! Национальную рознь раздувать стали! А как отвечать — виноват дядя! — Василий тяжело дышал, и Миров счел необходимым ему помочь.
— Петр Тарасович, — голова Мирова показалась в открытом окне. — Ты забыл, что армия — сколок общества? Если в экономике и политике — бардак, в армии он сочнее, махровее. В прошлом году я летал в Туркмению на юбилей республики. Там собралась масса делегаций. Представитель ЦК комсомола решил проехать в рабочий город Красноводск. Возвращались на «волге». Уже до Ашхабада оставалось менее сотни километров, как вооруженный автоматом Калашникова солдат на шоссе поднял руку и остановил машину. Расстрелял и москвича, и сопровождающих, а водителя не тронул. Пошел в аул, сбил замок с магазина, наглотался водки, забаррикадировался. Отстреливался до последнего патрона, а последний — дуло в рот. Снизу и до самой Москвы пошли документы — и все ложь! Перегрелся, мол, на солнце русский солдат, сошел с ума. И вообще был призван с отклонением от нормы. А сколько авторитетных подписей! И все члены нашей славной партии!
* * *
Пошла последняя неделя пребывания Петра Серко в деревне. Он возвращался в Москву один. Как-то вечером, после ужина — назавтра с утра они все собирались проехать на север от деревни, чтобы осмотреть следы от другого, большего по размерам лагеря и тамошнее кладбище — Петр вышел пройтись перед сном. Ночь была глаз выколи, улица деревни не освещалась.