Генерал в лоск пьян… Спектакль отменяется!
Из фильма «Дом на Трубной» (1928)
«Милая мама и дорогие мои домочадцы!
Пишу, чтобы вы знали, что со мной все хорошо. Недавно мы снимали погоню одного автомобиля за другим. Было очень весе…»
Не дописав слова, перо споткнулось и выдало чепуху.
Федя Лавочкин чертыхнулся. Из коридора раздался отчаянный рев.
– Федя! Федя, ты у себя?
– Меня нет! – пискнул Федя в ответ, покрываясь липким потом ужаса. Он слишком хорошо знал, что означал этот рев и что неминуемо должно за ним последовать.
– Федя! – провыло существо в коридоре. – Федя, открой!
Вой сопровождался такими звуками, словно кто-то скреб когтями дверь, пытаясь прорваться внутрь. Возникало впечатление, что действительность плавно дала крен в сторону фильма ужасов.
– Не открою, – решительно промолвил Лавочкин, обращаясь исключительно к чернильнице.
Он сдвинул брови и сделал вид, что его интересует только письмо домой; но теперь, как назло, ни одно слово не лезло в голову.
– Федя! Трубы горят! Дай мне три рубля! Я же знаю, у тебя есть… Федя! Да будь же ты человеком…
– Лёня, иди к черту! – заорал выведенный из себя Лавочкин. – Ничего я тебе не дам! Ты все пропьешь!
Дверь ответила коровьим мычанием.
Судя по всему, художник Усольцев сегодня страдал от особенно сильного похмелья.
– Ты сам пьяница! – донеслось из-за двери. – Два рубля…
– Нет!
– Федя! Ты гениальный актер!
Лавочкин открыл рот. К подобной стратегии вымогательства он оказался не готов.
– Самый лучший! – клялся человек за дверью. – Самый… ик… неповторимый!
– Лёня, – с тоской в голосе проговорил Федя, – пойди к себе и проспись. – Свободной рукой он меж тем уже нащупывал бумажник, но тут же опомнился.
– Федя! Ты великий артист! – умасливал его художник из коридора.
– Хоть и великий, а денег не дам, – слабо пролепетал Лавочкин.
– Лучше Чаплина!
– Не да…
– Лучше Китона! Лучше, чем Пат и Паташон[20], вместе взятые…
– Ты все врешь! – прокричал Лавочкин срывающимся голосом, собирая остатки воли в кулак. Но воля таяла, как масло, да и кулак тут был просто риторической фигурой.
– Федя! Как ты можешь сомневаться… – заискивал Усольцев за дверью. – Ты величайший артист на свете!
– Я велича… – повторил комик, как загипнотизированный.
– Федя! – взвыла дверь. – Федя, мне плохо! Фееееудяяяя… Гений не может быть так бессердечен к сра… страданиям своего ближнего…
Лавочкин сорвался с места, дрожащими руками достал из портмоне два рубля, распахнул дверь и увидел за ней двух человек: смущенного Усольцева и Володю Голлербаха, который стоял, скрестив руки на груди, и осуждающе смотрел на пьяницу.