Измученный и подавленный страхом, Пашка поздно вечером троекратно, как было условлено, постучал в ставню Калистиного дома.
Она открыла не сразу. Пашка сердито попрекнул:
— Думаешь, лето — можно ждать!
— Прости, Паша, гости у меня.
— Кто?
— Феофан Юрьевич и еще с ним…
Пашка повернул было обратно, но Калиста Ивановна схватила его за руку.
— Не уходи, — зашептала она плаксиво. — Одного тебя люблю! Слышишь, не оставляй меня!..
— Кто с ним? — еще раз спросил Пашка.
— Не знаю. Ты ничего не думай. У нас о тобой дело решенное. Не опасайся его: с ним — прошлое, я уже про то сказала… Паша, любимый, не оставляй меня одну с ними.
Пашка нехотя вошел.
В комнате, при свете лампы с прикрученным фитилем, он увидел небритого, в помятом костюме, плешивого Фофу и длиннолицего блондина, приходившего на Громки. Пашка остолбенел, встретившись с его неподвижным взглядом.
— Здешний телеграфист, — представил Фофа.
— Знаю, — сказал блондин, вытащил из карманчика плоский литой портсигар и закурил.
— Чего дичишься? — спросил, подходя к растерянному Пашке, Фофа. — Это наш благодетель Николай Карлович… Видишь, меня, оказывается, незаконно ограничивали на службе в Казаринке. Совет конфисковал шахтную собственность, не имея на то никакого права. Николай Карлович приехал, чтобы разъяснить зарвавшимся советчикам, что они могут, а чего не могут…
Пашка слушал, не понимая, зачем обо всем этом говорит Фофа. По тому, как были плотно прикрыты ставни, прикручен фитиль лампы, можно догадаться, что сидящие в Калистином доме не очень-то хотели, чтобы их обнаружили «зарвавшиеся советчики».
— Шел мимо, — пробормотал Пашка, — решил через Калисту Ивановну сообщить, что на станции все ладно…
— А почему через Калисту Ивановну? — быстро спросил Дитрих, в упор глядя на растерявшегося Пашку.
— Она-то уж должна была знать про Феофана Юрьевича… человек ей известный…
— Еще что вы хотели сообщить?
Пашка опустил глаза. От страха ему сводило лопатки. Он проклинал ту минуту, когда подумал зайти сюда.
— Ничего, — выдавил из себя Пашка, а затем торопливо добавил: — Вишняков, правда, выехал на Доброрадовку… После его отъезда дежурный по Дебальцеву передал, — бойко соврал Пашка, — что путь на Громки закрывается до утра.
— Все они закрывают, закрывают! — насмешливо произнес Фофа, зевая.
Дитрих остановил его, заметив Пашкину растерянность:
— Никаких сообщений о дрезине не было?
— Не было, — твердо ответил Пашка, понимая, что только такая твердость могла освободить его от дальнейших расспросов.
— Да, да, — согласился Фофа, поддерживая Пашку потому, что ему хотелось продолжить прерванный разговор о самоуправстве Казаринского Совета и, вероятно, что-то выведать у Дитриха о своей дальнейшей судьбе. — Генерал Каледин объявил военное положение, но они и ухом не ведут. Есть власть, и нет власти. А нам что делать? — склонился он к Дитриху.