«А страшиться не буду: не девка — управлюсь».
— Дело ваше, — повторил сотник и налил себе в кружку сам.
— Не свалит?
Коваленко подмигнул и залпом выпил.
Катерина опустила глаза, подумав, что сделал он это так, как старый кочегар подогревает котлы, не боясь, что котел от подогрева разорвет.
— Привычные угощаться? — спросила она, пряча недовольство.
— Походная жизнь. Что грехом считалось, в походе пропуском в рай служит.
Ел он старательно. Крошки сметал в ладонь и отправлял в рот. Вскоре ему стало жарко. Лоб покрылся испариной. Лицо побагровело. Резким движением распахнул суконный френч на шее. «Ишь, умащивается, как дома…» — недовольно подумала Катерина.
— Уж так все и переменилось? — вслух сказала она, ожидая от сотника, что он хоть осудит походную вольность, как осудил солдатчину.
— Не могу сказать, все ли… может, ничего не переменилось, а только стало заметнее. Раньше прятались с грехом, а теперь перестали. Иным охота даже похвалиться… От скуки, должно. Скука большая одолевает в походах. День, ночь едешь — нет конца пути, а за плечами собственную жизнь в мешке везешь. Она уж там застыла и скрючилась от холода и муки. А что дальше? — спросил он, выпучив глаза. — Сохранишь жизнь — будет скука дальше продолжаться. Не сохранишь — она и кончится!..
— Боитесь греха? — спросила Катерина, отодвигаясь.
— Перед носом у смерти ходим, поэтому грех не страшен.
— Не нравится — домой бы возвращались.
— Не получается домой.
— Тогда и грешите на здоровье, — сказала Катерина, и жилка насмешливо забилась у нее на шее.
Она подумала, что сотник старается вызвать к себе жалость.
— Мы, видать, тоже совестливые люди…
— Леший вас поймет, что вы за люди, — сказала Катерина, вставая из-за стола. — Песню бы спели, что ли…
— Можно, — согласился сотник и сразу же запел:
Тихо над річкою в ніченьку темную,
Спить зачарований ліс.
Ніжно шепоче він казку таємную.
Сонно зітха верболіз…
Песня была грустная. Голос звучал не сильно, но сердечно. Катерина заслушалась, разглядывая побледневшее лицо сотника. Ей понравилось, что он подчинился ей и запел. Все же мог после разговора о походной жизни и исчезновении страха перед грехом полезть проверять ее бабью недоступность. Нарочно, наверно, выпил вторую, для храбрости. А не сделал этого, не полез. Только бы повременил чуток с песней, чтоб не казалось, будто выплескивает тоску из своей души, как воду из протекающей лодки, — гремит черпачок, а вокруг синеет широкое море, загадочное и неоглядное.
Скорбные глаза, косо поднятая правая бровь изменили прежнее, лениво обмякшее лицо. Когда он смолк, Катерина похвалила: