Утром к Дитриху явился украинский полковник Чирва с официальным предложением побывать в Киеве.
— Мое правительство желает видеть представителя горнопромышленников, — объявил он без излишней дипломатии, часто моргая глазами и мучаясь, наверное, от головной боли после вчерашнего «единения с донцами».
— Вы здесь представляете свое правительство?
— Да, второй месяц. Я могу позаботиться, чтобы ваш вагон прицепили к составу, отправляющемуся в Киев.
От него несло винным перегаром. Отечные пальцы мелко дрожали. Выяснять, кто посоветовал ему завести разговор о киевской поездке, не было смысла. Дитрих пообещал выехать. Это совпадало с его планами.
…Тихим, неразбуженным краем лежала украинская земля. Из окна вагона открывались ее необозримые степи. Солнце вставало медленно, в серо-красных облаках. Накатанные дороги тянулись бесконечными полосами. Дальние села с приземистыми хатками напоминали отары пасущихся овец. Церкви выглядели нарядно, как бы свидетельствуя о богобоязненности и ненарушенной прочности жизни. Люди на станциях держались учтиво, продавали хлеб и сало дешево, как будто ничто им не грозило и они верили, что следующий год выдастся урожайным, без войны и сиротства.
Дитрих прошелся по составу. Пассажиры — молодые люди в штатском. Выправка и огрубевшие лица выдавали военных. Да и беседы их не вызывали сомнения.
— Офицерские роты легко развернуть в полки…
— Ах, дорогой Николай Николаевич, перспективы в высшей степени неясные: мы будем командовать карательными отрядами…
— Вы что-нибудь слышали о Петлюре? Говорят, совершенно бесцветный офицер.
— Каждая война выдвигает своих офицеров. В той войне, о которой распространялся генерал Алексеев, не понадобятся талантливые офицеры. Даешь бесцветных!
Говоривший добавил скверное ругательство. «Пополнение украинским войскам… Удастся ли союз „донцов и запорожцев“, за процветание которого так много пили в Новочеркасске?..»
…Дитриху любезно отвели особняк на Банковской улице. Он долго ходил по городу, наблюдая красочный галоп гайдамаков, шествия людей в национальных костюмах, стекающихся к оперному театру. Один из организаторов этих демонстраций, упитанный человек в чумарке и серой смушковой шапке, объяснил, что все это нужно «для победы над большевиками на съезде Советов». В оперном театре должен был открыться съезд Советов Украины.
На Крещатике Дитрих увидел похоронную процессию, тоже обставленную в национальном духе. Гроб с покойником был установлен на орудийном лафете, впереди под уздцы вели великолепного гнедого коня, идущий за лафетом хор пел протяжную, грустную песню. А когда хор умолк, вперед вырвался светловолосый юноша в казакине и начал читать басовитым утомленным голосом стихи о павшем воине. Дитрих прошел за процессией несколько кварталов. Она показалась ему любопытной, как все чужое. Наверное, он так же пошел бы сопровождать прах индейца или японского самурая, — интересно поглядеть. Другого чувства не было. Поэтому и отойти в сторону ничего не составляло. Отдалившись, он заметил, что среди сопровождавших прах покойного почти не было простых, бедных людей. Это вернуло его к впечатлениям о Новочеркасске — вспоминались Каледин, Родзянко… А где же народ?