Он повернул в сторону. По переулку, поднимающемуся вверх, конники с шашками наголо конвоировали полураздетого, избитого человека. «Он — народ?..» На повороте, метрах в пятидесяти, когда навстречу конникам и арестованному вышли какие-то люди, обреченный на смерть человек крикнул высоким, звонким голосом:
— Хай жыве радянська Украина!..
Конник наискось ударил кричащего шашкой. Люди шарахнулись.
Конники поскакали за ними. Дитрих приблизился к зарубленному. Он увидел еще живые, налитые ненавистью глаза. «Жестокость неизбежна…» — успокоил себя Дитрих и пошел дальше. Уличная казнь заставила подумать о той Украине, которой ему не пришлось видеть среди разодетых демонстрантов. Как она относится к Украинскому правительству? Удастся ли удержаться Центральной Раде, если на смерть идут со словами об Украине советской?..
В особняк на Банковской к нему пожаловали служащий секретариата финансов Войтенко, директор коммерческого банка Панич, высокий седовласый красавец профессор истории Глущенко и поэт Андрей Косицкий. Дитрих сразу узнал в Косицком поэта, читавшего стихи на похоронах.
— Очень рад, очень рад с вами познакомиться, — говорил Дитрих, здороваясь.
Они сразу же пошли к столу. Профессор Глущенко принялся «образовывать» Дитриха в украинской истории.
— Очень интересно! — восклицал Дитрих. — Будьте как дома, господа… Я слышал, вашей республике предлагают автономию в составе России?
— Да, что-то похоже на это, — сказал Глущенко. — К нам приехала из Петрограда делегация Совнаркома, возглавляемая Раковским. В один голос с Киевским Военно-революционным комитетом она требует не пропускать через нашу территорию войсковые формирования и даже отдельных офицеров на Дон. А по какому праву? В то же время снаряжают красногвардейские отряды и отправляют их в Харьков. Нас заставляют отказаться от Каледина и полюбить их главнокомандующего Антонова-Овсеенко.
Дитрих посмотрел на Косицкого. Тот молчал.
— А Харьков — наш! — продолжал Глущенко.
— У вас там свои формирования?
— Конечно!
— Они и мы… — тихо сказал Косицкий.
— Абсолютно правильно — они и мы! — поддержал Глущенко.
— Кто «они», а кто «мы»? — спросил Косицкий.
— Вот именно — кто «они»? — спросил профессор, не заметив, что Косицкий высказывал недоумение по поводу этого деления. — Богдан Хмельницкий допустил ошибку, приняв в свое время послов царя Алексея.
— Вы осуждаете Богдана Хмельницкого? — спросил Косицкий, в упор глядя на профессора.
— О, Андрию, — сокрушенно произнес Глущенко, — я никого не осуждаю. Я прибегаю к историческим аналогиям: тогда — теперь.