В опеке Татьяна Андреевна повела нас к начальнику. Рассматривать фотографии и читать заключение сбежалось пол опекунского совета. Я рассказал еще и про наркотики и арест.
— А за что он тебя бил? — спросила Машу инспектор.
— Да за все, — пожала плечами Маша. — Чашку разбила, двойку получила, посуду не помыла.
— Вот ко… — Татьяна Андреевна закашлялась. — А таким порядочным казался. На вас еще последнее время постоянно жаловался. Говорил, что вы плохо на девочку влияете. А сам еще и наркоманом оказался. Кошмар.
— Татьяна Андреевна, я бы хотел, чтобы Маша со мной навсегда осталась, что мне надо для этого делать? — спросил я.
— Маша, а с кем тебе больше хочется жить, с папой или с дядей? — спросила начальник опеки.
— С дядей, конечно, я его люблю.
— Сейчас я сделаю копии с фотографий и заключения. В прокуратуру мы сами сообщим. Я думаю, что материала для лишения родительских прав вполне достаточно. Еще и наркоман, или торговал, а это еще хуже.
По дороге домой мне позвонили из полиции, попросили подъехать. Я рассказал про избиения и про медицинское освидетельствование. Там крякнули и сказали, что свяжутся позже.
Через четверть часа позвонили снова, пригласили на завтра к пятнадцати ноль-ноль.
Я ответил: «Есть!» и взял руку под козырек.
Машка подвывала рядом и просила ехать быстрее. Я старался как мог, то и дело выскакивая на выделенку. Расположение камер на Ленинском я помнил наизусть.
Дома Машка влетела в ванную, включила душ, а потом заорала мне, чтобы я принес ей чистую одежду и прокладки. Дверь она предусмотрительно не заперла.
— Бедная девочка, — подумал я. Потом подумал: — Бедные женщины.
Потом вспомнил одно свое женское воплощение: Средние века, Арабский Восток, невысокое социальное положение, Аравийская пустыня, обильные месячные и полное отсутствие воды. Вот была чума! До сих пор дрожь пробирает. И кроме этого, про ту жизнь я ничего и не помнил. Видимо, это воспоминание оказалось самым ярким.
Господи! — подумал я. — Спасибо тебе, что я мужчина.
Машка вышла из ванной и сразу спросила меня про обед. Живот у нее болел много меньше. Я еще раз подумал: «Спасибо, Господи!» теперь уже про Машку, и мы спустились вниз, в кафе.
На следующий день в три часа я был в ментуре. Следователем оказался тот самый капитан, который говорил со мной в первый раз, когда позвонила Маша.
Мы долго разговаривали. Я довольно подробно описал все события с момента оформления опеки над Машей. Ничего плохого про Аркадия не говорил. Сказал, что сам оказался в шоке, узнав, что тот стал бить дочь. Удивился, что Маша терпела и не пожаловалась раньше. Может быть, боялась, предположил я.