— Ну, как те сказать?.. Больно уж измочалено все. Замызгано уж больно. Старо.
Воспоминание все же, не смотря на мое слабое сопротивление, уютно расположилось и даже вытянуло свои корявые ноги в проходе, показывая тем самым, что сию секунду покидать меня вовсе не собирается.
— Ладно, зафикстулил! Я ненадолго, честно. Полчасика плюс-минус километр.
Победа! И я, сдаваясь этому заиндевелому фантому, зашелестел желтыми страницами навязанного мне только что моего же собственного сюр-сборничка…
Но полчаса — это ведь не вечность! Ибо «Все пройдет… И это проходит…» Нет уж, пускай не проходит! Я вспоминаю, я шевелю извилинами, а значит — я живу!
Утреннее пробуждение всегда не перевариваемо и неприятно уничтожающей конкретикой. Утро обычно далеко отстоит от мечтаний и воспоминаний… Любых. В том числе и того, с которым нынешней ночью мы так закадычно терлись. Тогда так ли уж реально сегодняшнее утро? Так ли уж оно съедобно, если несет в себе столько плесневелого дневного хлама?.. Не знаю…
Вхожу в день и хлопаю за собой дверью. А ведь так же точно хлопало мое воспоминание, покидая меня в самую предрассветную секунду… Только я не услышать… Я спал.
— Знаешь, Вова, а первый снег — это к весне, — говаривал старый зек дядя Коля, растирая какой-то ядовитой мазью больное ревматическое колено. — Оно ведь как у времени? Первый снег, так? Значит, месяца через полтора-два новый год, так? А после нового года чего там, ерунда остается, тьфу и растереть.
— Вот и растирал бы ты молча, — ворчал со своих нар какой-то отдыхающий после работы сокамерник.
— Закройся там, шмордепень! — «утирал» того дядя Коля и невозмутимо продолжал о прелестях первого снега. У него вообще была такая практическая и полезная жизненная установка — что бог не делает, все к лучшему.
В тюрьму Владимир попал по случайности. Обстоятельства сложились как-то так, что нужно было кому-нибудь сесть. Он взял на себя и сел, совершенно не надеясь на дальнейшую возможную ему за это благодарность от тех, кто действительно должен был здесь жрать вместо него баланду. Дали пятерку, потом амнистия. Ну, в общем, три вышло до гудка.
Жена ничего: ни свиданий, ни писем почти не писала. Он все прекрасно понимал, но в надежде на новую жизнь, мечтал, что по возвращении родит она ему сына, ведь столько снов про это он на нарах пересмотрел!
Ерунда, — думал он, — вот вернусь и все наладится, а иначе для чего ж тогда живем?
— Как жить-то дальше думаешь? — провожал его дядя Коля.
— Как и раньше, честно, — пообещал Владимир, — а как еще можно жить?