Я присвистнула и засмеялась, качая головой:
– Слишком дорого для меня.
Довольное выражение слетело с его лица, а я продолжала распаковывать вещи, швыряя открытое на пол. Брючный костюм, целый пакет дорогущего нижнего белья, блузка-боди, юбка, еще одно платье… И все на пол. Туда же заколки и несколько пар чулок. Пришла очередь длинного кашемирового свитера, но тут мое запястье было поймано рукой Руслана.
– Слишком дорого, говоришь? – Каждое слово как обещание долгой мучительной смерти. – Ты думаешь, дешево мне досталась, Е-ева-а?
Снова тянет мое имя, и я вздрагиваю, пытаюсь попятиться. Не выходит.
– Дорогая моя девочка, – он приближается, наступая прямо на разбросанные мною вещи, – ты даже не представляешь, чего мне стоило выкупить тебя. Не заставляй меня жалеть о тратах.
Шепот на ушко, и я снова жадно вдыхаю запах мужского парфюма, при этом чувствуя руку у себя на шее. Руслан чуть надавливает на позвонки подушечками пальцев, поднимается к затылку и, схватив за волосы, дергает вниз. Мы встречаемся взглядами, и он проговаривает каждое слово, почти касаясь губами моих губ:
– Ты будешь носить эти вещи, будешь называть меня по имени и выполнять каждое мое “хочу”. Когда хочу и где хочу. Дорогая девочка.
– Нет, – шепчу едва слышно и сама поражаюсь: зачем? Мне бы промолчать, вылечиться и сбежать. Лишь бы живой остаться. Но сказанного не вернуть.
– Ты любишь боль, Ева? – спокойно спрашивает Руслан, сильнее сжимая волосы в своих руках.
Из моих глаз брызгают слезы отчаяния.
– Я просто хочу свои вещи. – Голос срывается, а хватка на затылке все усиливается. – Пожалуйста. У меня есть свои… на квартире. Пожалуйста…
Он молчит несколько мгновений, которые кажутся мне вечностью, а потом откидывает меня на кровать, брезгливо отряхивая руки друг о друга. Смотрит на меня, как удав, готовый проглотить, дышит часто, неравномерно.
– Через час придет врач, – говорит наконец, отворачиваясь и направляясь к выходу. – Оденься, Ева. Только я могу видеть тебя голой.
И вышел, аккуратно прикрыв дверь, а я закрыла лицо руками и в который раз разрыдалась. Уже без слез, только сжавшись в комочек, вздрагивая от спазмов во всем теле и иногда поскуливая.
Мне было безумно страшно оставаться в этом доме, и я все еще лелеяла идею сбежать. Только теперь все меньше представляла, куда и каким образом. Нужно было прекратить стенать и подумать, тщательно взвесив все, что знаю о похитившем меня человеке.
Когда снова открылась дверь, я дернулась, вскочила, накрылась все тем же платьем, которое открыла первым, и уставилась на Марину. Та прошла мимо с подносом, поставила на тумбу молоко, кашу и графин воды со стаканом. И вышла, не проговорив ни слова и не взглянув в мою сторону. Словно я прокаженная.