— Что передать?
— Что она… — Джил замялся, вспоминая формулировку, — глубоко рада тому, что ее глупые мысли показались вам столь значимыми и не держит на вас зла за поспешное исчезновение.
— Как она это говорила?
— Улыбаясь, милорд, — похоже, мальчишка тоже решил ухмыльнутся, и Дойл протянул руку, чтобы зашвырнуть в него чем-нибудь, но нащупал только чернильницу и передумал.
На утро он, как и собирался, первым делом велел подать коня и поспешил к леди Харроу. Она встретила его в своей светлой гостиной, снова в темно-синем вдовьем платье. Прежде, чем он успел что-то сказать в свое оправдание, она спросила:
— Вы придумали что-то стоящее, милорд?
Он поклонился и произнес:
— Безусловно. Я сожалею, что вчера оставил вас на середине дороги, но то, что вы сказали, произвело на меня сильнейшее воздействие. Я должен поблагодарить вас и еще раз принести извинения.
— Это пустяки, милорд, — леди Харроу жестом предложила ему располагаться, позвонила в колокольчик и велела принести вина.
Дойл сел на скамью, леди Харроу опустилась в небольшое кресло на витых деревянных ножках и задумался о том, что сказать. Кажется, вчера, засыпая, он представлял себе этот разговор, но сейчас не мог вспомнить ни единого предложения, ни единого удачного слова.
Старик-слуга подал вино и засахаренные фрукты с несколькими ломтями хлеба.
— Леди Харроу, — начал Дойл, но договорить не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошел закутанный в темно-серое, с низко опущенным на лицо капюшоном отец Рикон.
Дойл поднялся сразу, приблизился к нему.
— Милорд, — прошелестел Рикон, — мне жаль прерывать вас в минуты сладостного отдыха от тяжких трудов, — его голос дрогнул, сорвался и затих.
— Говори, — велел Дойл, едва справляясь с охватившей его дрожью. Что бы ни произошло, это не мелочь и не пустяк — оно поколебало ледяное спокойствие отца Рикона, который оставался бесстрастным и не выказывал и капли страха, даже когда вокруг горели деревни и свистели остеррадские стрелы.
Отец Рикон молчал долгую минуту, которую Дойл отмерял по бешеному биению крови в своих венах. Наконец, он произнес почти беззвучно:
— Чума, милорд. Чума в Шеане.