— Поднимешься?
— Лучше сяду к тебе на пиру, проклятый удачливый сукин сын, — ответил Кэнт и зашагал обратно на свое место.
Дойл вернулся на трибуну, освобождая место другим рыцарям. Эйрих молчал и делал вид, что смотрит на очередные бессвязные потуги показать хоть сколько-нибудь стоящий бой. Дойл же откинулся на жесткую спинку скамьи и пытался сдержать довольную улыбку. Он скучал по боям, пусть даже таким игрушечным, как этот. А еще, пожалуй, он скучал по тем временам, воспоминания о которых пробудил Кэнт.
На пиру в королевском шатре он сам подошел к рыцарю-гиганту и первым пожал ему руку.
— Не стоило выходить на поле, зная, что ты где-то здесь, — вздохнул Кэнт, садясь и занимая полтора места. Даже без своих доспехов он был крупнее большинства мужчин.
— Ты, верно, отъел бока и обленился на своих виноградниках, — отозвался Дойл стоя — его место было возле Эйриха.
— А тебе все не сидится. А, — он махнул своей ручищей, — думал поразить одну красотку мастерством.
Дойл расхохотался, вообразив реакцию той красотки на подобное поражение блистательного рыцаря.
— Смешно тебе, принц.
— Дойл. Милорд Дойл, — поправил его Дойл. — Как ты, меня уже давно никто не называет.
— А мне начхать, — сообщил Кэнт, — ты все тот же малолетний безумец, который воевал со мной в горах. Как рука?
Дойл ощупал левую руку, почти вернувшую былую чувствительность:
— Этой руке хуже уже не сделать. Разве что отрубить.
Впрочем, и он, и Кэнт знали, что в этих словах есть доля лукавства — в настоящем бою Дойл неплохо держал ей кинжал, выпады которым всегда были неожиданны и не раз помогали ему побеждать.
— Удачи с красоткой, — Дойл сжал пальцами плечо старого соратника и заковылял обратно во главу стола.
Проследил, как слуга наливает ему вина и подкладывает мяса, но прежде, чем приступить к еде, взял кубок Эйриха и отпил. Король прошипел:
— Продолжаешь попытки себя убить?
Дойл дернул плечом и сделал вид, что крайне увлечен процессом пережевывания мяса. Эйрих если и хотел разразиться какой-нибудь проникновенной речью, исполненной братской заботы, то не стал этого сделать — видимо, очень скучно учить жизни жующего истукана с постной физиономией.
С рассвета королевская охота носилась по темному, уже облетающему лесу, пугая звуками рожков, лаем собак и руганью всадников все живое. К полудню было решено вернуться в лагерь — почти без добычи, если не считать одного жирного зайца, случайно вытащенного из норы старой гончей.
Король был в ярости и раздувал ноздри так же, как его уставший белоснежный жеребец. Спешившись, он влетел в свой шатер и оттуда рявкнул: