— Дойла сюда!
Дойл подъехал почти сразу же, он тоже был зол, но на то были другие причины. Ему не было дела до непойманного оленя и неподстреленного кабана, но от произошедшего в конце утренней охоты его пальцы до сих пор нервно подрагивали и то и дело судорожно стискивали повод и гриву коня.
В шатер он вошел, почти не сомневаясь в том, что услышит. И не ошибся.
— Проклятье, Дойл! Ты сумасшедший!
Не имея возможности сжимать повод, Дойл крепко сжал правый кулак, заставляя кожаную перчатку трещать от натяжения.
Эйрих продолжал:
— Ты совсем потерял разум, гоняясь за мыслимыми и немыслимыми врагами! Если бы не ты…
— Ты сейчас лежал бы на постели в разодранным брюхом, — выдохнул Дойл негромко.
— Нет, брат. Я бы сейчас возвращался с охоты с дивным трофеем — как и полагается королю.
Эйрих с силой ударил кулаком по столу, и тот зашатался.
— Я там был, Эйрих. И я уверен, что в этой схватке проиграл бы ты.
На охоте Дойл не обращал никакого внимания на собак и крики ловчих, держась в двух-трех корпусах от Эйриха. С ним ехали тени, занятые тем же самым делом — сохранением королевской жизни. Поэтому, когда перед королем вылетел матерый секач, и Эйрих в порыве какого-то безумного героизма спрыгнул на землю и пошел на него с одним мечом, Дойл не колебался, давая приказ убить зверя.
Помешал сам Эйрих, бросившийся в атаку слишком рано — Дойл пустил на кабана коня и напугал его, стрела одного из теней ушла в молоко, зверь сбежал.
— Я воин, а не нежный цветок, который нуждается в твоей защите, — прорычал Эйрих тихо.
— Ты — король. И у тебя есть обязанности. Первая из них — беречь собственную шкуру.
Эйрих резко подошел к нему, наклонился к лицу и прошипел:
— Довольно. Я сказал — довольно. Не желаю слышать ни слова об опасностях, заговорах и прочем. Ты и так своими подозрениями заставил меня… — он выдохнул и добавил зло: — заставил меня бояться.
— Эйрих…
— Уйди. Немедленно. И не показывайся мне на глаза до вечера.
Дойл сжал зубы, на щеках надулись желваки. Хотелось ударить Эйриха, привести его в чувство — но он знал, что не выйдет. Эйриха невозможно было переубедить. Во всяком случае, пока. Бешеный дедов темперамент.
Ничего не говоря, Дойл развернулся и вышел, в глубине души надеясь, что сейчас ему подвернется кто-нибудь, на ком можно будет выместить злобу. Подошел бы кто угодно — любой лорд, любой слуга. Кто-то мог окрикнуть его с дурацким вопросом или слишком близко пройти рядом. Кто угодно.
— Милорд Дойл! — раздалось сзади, и Дойл едва не застонал, потому что голос принадлежал одному из немногих людей, которые совершенно не подходили для его целей. Не оборачиваясь, он ответил: