Здесь, в Шеане, Дойл сумел выдохнуть с облегчением. Он не слишком любил город, но после трех безумных нервных дней вдали от него был рад вернуться. Здесь он мог положиться на огромную мощь, а не на горстку теней.
К тому времени, как отец Рикон вернулся и доложил, что милорды ожидают в личных покоях, Дойл успел переодеться, обмыться с дороги и просмотреть несколько записок, доставленных за время его отсутствия. Две касались дел его владений, где он появлялся всего дважды в жизни, а еще одна была от Шила — с просьбой о встрече. Сам он, конечно, писать не умел, но держал какого-то ученого паренька.
Дойл бросил в камин все три бумаги как раз в тот момент, когда Рик вошел и сообщил, что все готово. Разумеется, их, как уважаемых и знатных людей, пока не стали запирать в нижних камерах, хотя Дойл не сомневался в том, что рано или поздно они будут туда переправлены. Однако пока Рик разместил их в небольших кельях северной башни — старой, мало используемой и почти не отапливаемой. Плотнее завернувшись в меховой плащ, который так кстати набросил ему на плечи Джил, Дойл вошел в первую из келий, где возле окна стоял низкий, напряженный и как будто собравшийся в комок милорд Трэнт. Услышав скрип двери, он резко обернулся и пролаял:
— По какому праву вы привезли меня сюда?
— По приказу короля, милорд, — ответил Дойл спокойно. — И если вам дорого благополучие его величества, вы ответите на мои вопросы — прямо и четко.
— Я — преданный слуга короны, — рявкнул Трэнт.
— Тогда, — Дойл прислонился к двери плечом, — вас не затруднит ответить на мои вопросы. В противном случае, я задам вам их снова. Но в менее комфортных условиях.
Ответы Дойла не удивили. Это были «поклеп», «подлая ложь», «наветы» и «гнусная клевета». Только глаза у него бегали из стороны в сторону и руки так явственно потели, что он был вынужден то и дело вытирать их о штаны из плотного дорогого сукна.
— Жаль, что вы не хотите говорить мне правду, милорд Трэнт, — сообщил ему Дойл и вышел из кельи. Этого допросят на дыбе.
Милорд Грейл — так непохожий на Трэнта, длинный, худощавый, с желтоватым лошадиным лицом, тоже начал браниться с порога. Только он не обвинял во лжи, а утверждал, что его подставили и оклеветали, чтобы занять его место в совете. У него не потели ладони и не бегали глаза, зато он то и дело облизывал сохнущие губы и хватал себя за подбородок через слово. И от него буквально пахло страхом.
Милорд Эск был спокоен и невозмутим, как глыба гранита. Он не ругался и не угрожал, а в ответ на все вопросы достойно сообщил: