– Мистер Мори, я так рада с вами познакомиться, – сказала она, протягивая ему руку через стол. – Грэйс Кэрроу. Простите, я утащила ваш джемпер. И извините, что я пришла раньше времени.
Она внимательно следила за его реакцией.
– Ничего страшного. – Он пожал ее руку с силой, неожиданной для таких тонких пальцев, и опустился на колени рядом с Таниэлем. Кажется, он действительно не имел ничего против ее слишком раннего появления, хотя умение скрывать свои чувства одинаково свойственно восточным людям и ясновидящим.
– Где ваша компаньонка? – Его выговор был в точности как у Таниэля, по-видимому, Мори выучился у него говорить по-английски.
– К сожалению, мне пришлось уйти без нее.
Он посмотрел на нее так, как будто ее мысли и цели были написаны у нее на лбу и ему не составляло труда их читать.
– Вы уверены, что для вас правильно находиться здесь без сопровождающих?
– Но она ведь уже здесь, – возразил Таниэль.
– Да, конечно, – сказал наконец Мори и протянул ей блюдо с аппетитными на вид разноцветными пирожными. Грэйс таких никогда не видела, но взяла себе одно из любопытства. Они были бисквитные, с кремом, и Грэйс не могла вспомнить, когда в последний раз пробовала что-либо столь же вкусное.
– О боже… где вы их достали? Они просто потрясающие!
– Он сам их печет, – сказал Таниэль.
Грэйс выразила свое восхищение и взяла еще одно пирожное, но затем остановилась. Она с удовольствием проглотила бы с полдюжины, но рядом с Мори она казалась себе тяжеловесной и испытывала все возрастающую неловкость.
– Итак, если вы не против, можно мне спросить, почему вы выбрали Лондон? – поинтересовалась она.
– Здесь делают лучшие в мире часы. – Чем больше он говорил, тем более странное впечатление производил его голос. Он был слишком низким для его хрупкой фигурки, и, хотя даже у Мацумото сквозь его отточенное уроками ораторского искусства оксфордское произношение иногда пробивались свойственные японскому языку шипящие, в речи Мори отсутствовал даже малейший намек на акцент.
– Ах да, конечно. – Она замолчала, затем вытащила из кармана свои часы с ласточкой. – Постойте, ведь это вы сделали, правда?
Он пальцем подцепил их за цепочку и подтянул к глазам:
– Да. Я продал их Уильяму Кэрроу. Это ваш брат?
– Это его подарок. Они великолепны, – добавила она, открыв крышку и продемонстрировав Таниэлю птичку на ее внутренней поверхности. – Мне сразу показалось, что я раньше слышала ваше имя. Только почему-то я воображала, что вы итальянец. Ой, я же принесла с собой карты, – воскликнула она, чувствуя, что он не станет протестовать против предположения, что он мог оказаться итальянцем. Грэйс не думала, что общение с Мори окажется для нее таким трудным. При том, что его английский был безупречным по сравнению с Мацумото, он казался в гораздо большей степени иностранцем. Даже в том, как он сидел, чувствовалась особая выучка, так же, как и в особом внимании ко всем чайным манипуляциям. Протягивая ей чашку, он проследил, чтобы своим синим китайским рисунком она была повернута к Грэйс; то же самое было выполнено и с чашкой Таниэля. Он делал это за разговором, видимо, не рассчитывая, что они заметят, что все его действия подчиняются определенному ритуалу. Но Грэйс заметила. Этот фарфор заслуживал почтительного отношения, она узнала стиль. Их дом в Белгравии был набит предметами, напоминающими о прежнем пристрастии ее матери к посещению аукционов. Это был цзиндэчжэньский фарфор, до сих пор без единой трещинки, несмотря на более чем трехсотлетний возраст. Мацумото упоминал пару раз о пропасти, разделяющей поколения у него на родине, но она не представляла себе, насколько он был прав.