– Вы сердитесь, – сказал Уильямсон, слишком удивленный, чтобы огрызнуться в ответ. – Я знаю, это трудное задание, но он вас уже знает, поэтому…
– Извините. Боже, я совсем не хотел говорить резкости.
– У всех сейчас натянуты нервы. Ничего страшного.
Таниэль сдался.
– Он был добр ко мне, Долли. Посадил меня за стол у себя на кухне и напоил чаем. С булочками, черт побери. Я не помню, когда меня в последний раз… – он прервал себя и посмотрел на стол с надписью мелом. – Я закажу для вас нормальные канцелярские принадлежности, а то у вас стол расчерчен, как для игры в классики.
– Послушайте, это могло произойти с кем угодно. Особенно с человеком в вашем положении…
– И корзину для бумаг. Вы не можете все время пользоваться этой чертовой шляпой.
– Спасибо, – вздохнул Уильямсон.
Таниэль кивнул в ответ и пошел обратно наверх заполнять бланк заказа. Он как раз подделывал подпись, когда возле него остановился старший клерк.
– Боже правый, Стиплтон, отправляйтесь домой. Пока вы не залили кровью весь телеграф.
– Спасибо, сэр.
– Это моя подпись?
– Да.
Он присмотрелся.
– Неплохо. Валяйте дальше.
Таниэля разбудила паровая игрушка. Выкатившись из его кармана на одеяло, она перемещалась уморительными зигзагами. По пути домой Таниэлю казалось, что он не так уж плохо себя чувствует, но, едва оказавшись у себя в комнате, он рухнул в постель и забылся, даже не успев раздеться или перевязать руку. Он спал без сновидений и, проснувшись, не мог определить, сколько времени прошло, хотя и видел, что довольно много. В комнате было тепло от яркого солнца, рассеявшего туман.
Он нашарил часы, обнаружив при этом, что рукав его рубашки затвердел от засохшей крови. В комнате было очень тихо, слышно было лишь тиканье часов и шуршание пододеяльника, когда он проводил по нему пальцами. На часах была половина второго. Таниэль уткнулся лицом в подушку. Цепочка от часов впилась ему в бедро, но у него не было сил повернуться. Когда он, наконец, заставил себя сесть, то обнаружил, что его комната изменилась. Крошечная, пустая и чистая – как будто в ней никто и не жил никогда. Подсознательно он не собирался сюда возвращаться. Он сидел, глядя на кружившую в солнечном луче пыль. Комната выглядела в точности как в тот день четыре года назад, когда он снял ее и впервые вошел сюда. И вся его жизнь с этого момента представляла собой непрерывное движение по кругу.
Наконец он встал. Ему пришлось медленно, с трудом высвобождать руку из заскорузлого от крови рукава одолженной рубашки, отрывая его от раны и присохших волосков. Таниэль отмыл руку, вскипятил чайник и замочил рубашку в раковине, но пятна не отошли. Придется ему извиняться перед соседом Мори. Мысль о возвращении в дом Мори чуть было снова не погрузила его в забытье. Уильямсон дал ему простое задание, но выполнить его было нелегко. Таниэль мало подходил для беспристрастной слежки за человеком, проявившим к нему отеческую заботу.