И когда я приехал в Алма-Ату, у меня созрели некоторые планы.
Решил взять именно тот период, который я видел. Задумал кончить первым днем нашего наступления, а начать тем днем, когда я сам оказался в тех краях. Это было накануне критического момента, когда уже шли бои за Мамаев курган, когда в бой вступила дивизия Родимцева.
Найдя в Алма-Ате стенографистку, я решился диктовать. Когда уезжал из Москвы, редактор «Красной звезды» сказал мне, что дает отпуск с таким уговором: как только кончится затишье и на фронте начнутся важные события, он меня вызовет. И бог его знает, сколько мне отведено времени для работы. А вдруг через две, через три недели, в лучшем случае через месяц меня вызовут? Кто может поручиться! Значит, надо спешить. И я спешил.
Опыт диктовки стенографистке у меня был. Зимой сорок первого — сорок второго годов я уже диктовал пьесу «Русские люди». Весной сорок второго, в короткие паузы между командировками на фронты, я диктовал свои военные дневники, мобилизуя память и отбирая все наиболее существенное из кратких записей во фронтовых блокнотах. Именно тогда были надиктованы страницы, составившие потом первый том «Разных дней войны». Рукопись лежала в сейфе у редактора «Красной звезды».
Куда же мне было в то время девать свои военные дневники?..
И вот в Алма-Ате я стал диктовать книгу о Сталинграде. Влез в эту работу как проклятый и в мае-июне надиктовал примерно три четверти чернового варианта романа. (Я не оговорился: эту вещь я поначалу считал романом; как роман она и была впервые опубликована. Потом я понял, что все-таки это повесть.) Роман у меня получался длинный: я надиктовал тогда листа двадцать два — двадцать три, а конца еще не было. Я где-то чувствовал, каким он должен быть, этот конец. Но на бумагу это пока не легло. Тем не менее дело шло все ближе к концу. И все больше нарастала тревога, что меня вот-вот могут вызвать.
И меня вызвали. Я махнул в Москву. Спрашиваю: куда ехать? Редактор говорит, что никуда ехать не надо, ничего, мол, не происходит. Просто два месяца отпуска уже прошли. Слишком затянулся отпуск. Пиши здесь, в Москве. Не кончил еще? Нет, не кончил. Не помню, давал ли я ему тогда читать что-то из написанного. Может быть, и давал. Все было тихо, и я работал со стенографисткой еще неделю, спешил. Но однажды ночью мне позвонили: через два часа за тобой придет машина. Немцы начали наступление на Курской дуге. Тебе надо ехать туда.
Я поехал на Курскую дугу. Был в 13-й армии генерала Пухова. Как и в Сталинграде, многое видел вблизи, так сказать, в упор. Не раз испытывал чувства опасности и страха, что, в общем-то, обычно на войне. Но к этому у меня прибавился страх, что я не кончу книгу о Сталинграде. Вы знаете, я боялся, что вот убьют и книга останется недописанной. А я уже увлекся ею, ведь это была первая моя проза, большая по объему. Мне она нравилась, пока я писал. В большом запале писал, и мне казалось, что это хорошо. Было ощущение, что пишу нужную, настоящую вещь, и мне было бы обидно ее не кончить. Конечно, я делал все, что положено было делать на войне корреспонденту, но душа уходила в пятки чаще, чем обычно.