Вернулся в Москву, отписался за поездку на Курскую дугу и лихорадочно взялся заканчивать книгу. Казалось, еще неделю поработать и точка была бы поставлена. Но тут новая поездка на фронт. За ней вторая, третья, четвертая — помнится, было четыре поездки, которые рвали на куски заключительные главы книги. Последние четыре листа я написал, кажется, буквально за три дня в нервном ожидании очередной поездки. И вот интересно: эти четыре листа остались в дальнейшем почти такими же, какими они были написаны с самого начала.
А вообще-то я беспощадно продирал текст, сокращал, выкидывал целые куски. Из надиктованных почти тридцати листов оставил только шестнадцать.
— Эта большая, беспощадная, как вы сказали, работа по сокращению текста была связана с какими-то существенными изменениями первоначального замысла книги или нет?
— Вы знаете, когда пишешь какую-то первую вещь, непривычную для тебя, — не будем при этом забывать, что книга о Сталинграде писалась по горячим следам, среди войны и о войне, — хочется впихнуть в нее все, что ты видел, что помнил, что думал, что сам пережил.
Так было у меня, например, с «Русскими людьми». В первом варианте эта пьеса была страниц двести с лишним. Потом мы с Николаем Михайловичем Горчаковым, опытным режиссером, бесконечно сокращали. Также и с «Днями и ночами» получилось. Я написал много того, что потом не вошло в окончательный текст. К сожалению, у меня сейчас нет под руками чернового варианта этой книги — он хранится в ЦГАЛИ.
В черновом варианте была, например, целая глава, посвященная биографии Сабурова. В опубликованном тексте «Дней и ночей» эту главу заменили всего несколько абзацев. Не вошедшая в повесть глава была в известной мере ответом на вопрос: что думал я, человек своего поколения, тогда, в мае-июне сорок третьего года, о некоторых проблемах, связанных с предвоенным временем.
Будучи человеком не только из интеллигентной семьи, а из семьи военной интеллигенции, из офицерской семьи, я, например, понял на войне, что часть нашей интеллигенции в 30-е годы неправильно относилась к армейской службе, да и с ней, с интеллигенцией, в этом отношении часто поступали неправильно. Как много интеллигентов «откручивалось» от армии, проходило мимо одногодичной службы, отказывалось оставаться сверхсрочниками. И с какой легкостью им это удавалось! А ведь к концу войны оказалось, это я уже забегаю вперед, что около половины командиров стрелковых полков не были до войны профессионалами. Вот эта тема тоже проходила. Она частично где-то осталась в повести, но в черновом варианте она была более подробно разработана.