— Да, гвоздь, забитый в голову бродяги, делает его счастливым, — забормотал Иван Ильич, глядя в постепенно очистившееся от облаков небо. — Так что не стоит обращать внимания на его запущенную опухоль.
— Genau[62]! — Витте нависал над Иваном Ильичом.
Но тот смотрел мимо бригадира, в чистое весеннее небо, в котором уже довольно ощутимо обозначились первые признаки заката.
— Мы не должны брать на себя чужую карму, даже в мелочах, — продолжал бригадир. — Особенно теперь, в послевоенном, обновленном мире. Взгляните на наш евроазиатский континент: после краха идеологических, геополитических и технологических утопий он погрузился наконец в благословенное просвещенное средневековье. Мир стал человеческого размера. Нации обрели себя. Человек перестал быть суммой технологий. Массовое производство доживает последние годы. Нет двух одинаковых гвоздей, которые мы забиваем в головы человечеству. Люди снова обрели чувство вещи, стали есть здоровую пищу, пересели на лошадей. Генная инженерия помогает человеку почувствовать свой истинный размер. Человек вернул себе веру в трансцендентальное. Вернул чувство времени. Мы больше никуда не торопимся. А главное — мы понимаем, что на земле не может быть технологического рая. И вообще — рая. Земля дана нам как остров преодоления. И каждый выбирает — что преодолевать и как. Сам!
— Да. Мы не должны лишать человека выбора, — проговорил Арнольд Константинович.
— Это грех, — произнес Латиф.
— Ложное сострадание и есть такой грех, — подытожил бригадир и смолк.
Дунай, расправившись с копной сена, спокойно стоял, прикрыв глаза и тихо дыша. Склонившееся к закату солнце отливало на его темно-рыжей спине и на стволе одинокой сосны. Ямщик дремал на своем облучке.
— Да, мне есть что преодолевать, — со вздохом произнес Иван Ильич, садясь на ковре. — Кстати, бригадир, сдается мне, теперь ваша очередь?
— Моя, — ответил Витте без тени удивления, словно давно ждал этого вопроса.
— Мы слушаем вас.
— История вполне простая. Черногория. Пожилой человек. Не очень состоятельный, обыкновенный пенсионер. Накопил деньги на гвоздь, вызвал меня. Забил ему. Криво. Задействовал гвоздодер. Помогло. Вынул гвоздь. Старик пришел в себя. И сказал мне два слова по-сербски: «Нема Бога»[63]. Вся история.
Бригадир бодро кашлянул и пошел к сосне.
Артель проводила его недолгими, не очень удовлетворенными взглядами.
— Краткость — сестра таланта… — усмехнулся Арнольд Константинович и поежился. — Однако становится прохладно.
— Это тянет от развалин. — Лаэрт поднял сухую травинку, недовольно сунул в рот, стал жевать.