—#Ага…#— Доктор разглядел в полумраке от наползшего на луну облака светлую полосу лыжины в провале головы. Изуродованное порубкой лицо большого выглядело зловеще.
—#Пихнем назад?#— кинув топор, Перхуша уперся в нос самоката.
—#Пихнем!#— доктор уперся с другого бока.
Перхуша зачмокал, занукал, запрукал, лошади принялись пятиться, и самокат выехал из головы.
—#Слава Богу!#— облегченно выдохнул доктор.
Перхуша же, упав на колени, ощупал полоз:
—#Ах ты, засади тя…
—#Что такое?#— склонился доктор и при вышедшей луне ясно разглядел напрочь поломанный полоз, носок которого навсегда остался в гайморовой пазухе мертвеца.#— Ах, черт…
—#Обломился,#— тяжело дыша, Перхуша громко высморкался.
Доктор сразу почувствовал, что озяб.
—#И чего теперь делать?#— спросил он с нарастающим раздражением.
Перхуша помолчал, дыша и шмыгая носом. Потом поднял топор:
—#Надоть полоз срубить да привязать к этому.
—#А так что, не доедем?
—#Так не доедем.
—#На втором полозе не доедем?
—#Не доедем, барин.
—#Почему?
—#А этот, ломаный, в снег упрется и — тово.
Доктор понял.
—#Обломился, потому как с ущербом был,#— вздохнул Перхуша.#— Цельный был бы — не обломился. А тот расщепили, вот он и обломился. Как же ему не обломиться?
Доктор зло плюнул, полез за папиросами, но вспомнил, что они закончились. И плюнул еще раз.
—#Ладно, пойду я, поищу деревцо кривое,#— сказал Перхуша и побрел по снегу в ельник.
—#Давай не долго!#— раздраженно приказал доктор.
—#Эт как выйдет…
Он скрылся в ельнике.
—#Идиот,#— пробормотал доктор ему вслед.
Постояв возле злополучной головы, он влез на сиденье самоката, запахнулся полостью, нахлобучил малахай на самые глаза, засунул руки в карманы и замер. Хмель еще держался в его теле, но уже начинал проходить, и доктору стало зябко.
«Что ж за глупость за такая?»#— подумал он.
И быстро задремал.
Ему стало сниться большое застолье в огромном, ярко освещенном зале, напоминающем банкетный зал Дома ученых в Москве, со множеством знакомых и незнакомых людей, имеющее отношение к нему, к его профессии и частной жизни, люди поздравляли его, радовались за него, тянулись с бокалами, говорили что-то высокопарное и торжественное, а он, не понимая ни повода этого пиршества, ни смысла поздравлений и восторгов, вынужденно кивал и отвечал на поздравления, стараясь держаться уверенно, торжественно и радостно, хотя и осознавал всю сомнительность происходящего. Вдруг кто-то из гостей тяжело лезет на стол, и все замирают, глядя на него. Платон Ильич узнает в этом человеке профессора Амлинского, читающего им в медицинском университете курс гнойной хирургии. Амлинский, во фраке, со своим внимательно-усталым, безбородым лицом, влезши на стол, выпрямляется, театрально скрещивает на груди руки и, не говоря ничего, начинает вдруг танцевать на столе странный танец, сильно стуча каблуками штиблет в стол; в этом танце что-то торжественно-зловещее, многозначительное, что понятно всем собравшимся и о чем тут же догадывается Платон Ильич. Он понимает, что танец называется «Рогуд» и что это поминальный