Когда он выбрался по штормтрапу на спардек «Аскольда», пушка уже молчала; воняя пироксилином, затвор орудия выкинул на разложенные под пушкой маты звонкий патрон. Стрельба окончена, и матросы – усталые – взялись за чехол.
Пошатываясь, серый и небритый, с мостика спускался Ветлинский. Он так постарел, так изменился за последнее время, что Басалаго с трудом узнал его. Черный походный плащ-«непромокашка» уныло обвисал плечи каперанга.
– Кирилл Фастович, вы… больны?
Ветлинский взял лейтенанта за локоть, пропуская вперед:
– Только не здесь… Обо всем – в салоне.
В салоне открыты окна, и – холод собачий.
Крепления на переходе ослабли, вестовые за ними недоглядели, и теперь полный развал: хрустят на ковре осколки разбитого графина., выскочившего при крене из «гнезда»; книги тоже сброшены с полок, и страницы их отсырели…
– Не надо смотреть на меня, – сказал Ветлинский. – Сам знаю, что сдал. Сильно сдал.
– А как дошли? – вежливо осведомился Басалаго. Острый нос на лице каперанга – как клюв. А глаза запали.
– Как дошел? – переспросил Ветлинский. – Все офицеры разбежались еще в Девонпорте. Счастливцы! Они остались жить… А мы вот вернулись. Но… как вернулись? На мостике – я, в машине – мичман Носков, сумевший поладить с матросами… Я уже не командир, – признался Ветлинский, – а только пособник судового комитета. Слава богу, что не надо было спрашивать «добро» на повороты и перемены в курсах…
– Вы устали, – сказал Басалаго, искренне сочувствуя.
– Не то слово – устал… Поймите мое положение: во мраке океана я веду крейсер, прокладка и пеленгация на мне одном. А под палубой в это время стучат выстрелы. Дошли лишь чудом… Случайно, на заходе в Варде, мы перехватили радио от господина Керенского, переданное нашим атташе в Стокгольме кавторангом Сташевским. Керенский высылает к нам комиссию, дабы судить офицеров и команду за хаос…
Басалаго поставил вопрос ребром:
– А этот расстрел в Тулоне?..
Ветлинский рванул с себя «непромокашку».
– Команда уверена, что приговор подписал полковник Найденов и атташе посольства. К тому же мне пришлось выступить перед судовым ревкомом…
– С чем?
– Я вынужден был признать эту революцию. Я признал ее… Впрочем, – задумался каперанг, – мне для этого совесть свою насиловать не пришлось, ибо я отдаю отчет себе в том, что Романовы только занимали место. Они не были способны довести Россию до победного конца. Честно скажу вам, Мишель: да, я буду поддерживать Керенского в его стараниях воодушевить флот и армию к наступлению…
– Что ж, все разумно, – согласился Басалаго. – Вы спасли не только себя. Вы спасли крейсер… для России, для войны.