Мишка глубоко и размеренно дышал. Он спал. Я засунула ему под мышку градусник. Подождала, достала – тридцать семь и два. Я не буду спать. Буду ждать!
Я открыла глаза от того, что зашел терапевт. На часах было семь. Сон затащил меня к себе прямо в кресле, у Мишкиной кроватки.
Я проснулась с болью в горле, но ничего не сказала об этом Юре, когда он позже зашел к нам с завтраком и моими вещами:
– Вот ноутбук, планшет и книга, с которой ты последнюю неделю работаешь. В этом пакете – одежда и белье. Тут косметика. Проверь, я все правильно взял?
Я проверила. Средство для умывания, тоник увлажняющий, кремы, зубная щетка, расческа, вышивка, домашнее платье, колготки, даже несколько пар трусиков. Если бы не было вчерашнего откровения, я бы не обратила внимания на этот жест. Я уже воспринимаю такое его отношение ко мне как само собой разумеющиеся.
– Спасибо.
С Мишиной болезнью мы боролись несколько дней. Темы наших разговоров сузились до антибиотиков, пробиотиков, капельниц и показателей ртутного столбика. Каждый день Юра делал попытку сменить меня. Я отправляла его домой и просила приходить только в обеденный перерыв, мотивируя это тем, что утром и вечером он тратит на нас время, которое должно принадлежать сну. На этой неделе график его операций и консультаций сильно выходил за пределы нормированного рабочего дня.
Но Юра все равно заносил для меня утром кофе из кофейни по пути на работу и заходил поцеловать Мишу перед сном. Это было не в моих интересах, потому что именно утром и вечером у меня случались приступы кашля.
Я заболела, и, хотя терапевт не услышал в моих бронхах ничего, кроме жесткого дыхания, я знала: Юра отправит меня домой, как только услышит первый чих. Я боялась оставлять их вдвоем на ночь сейчас, когда Мишка болеет. У меня появилась на то серьезная причина: Мишка часто звал маму. Иногда мне казалось, что это он меня зовет. Это происходило только ночью, но при этом у него не всегда была высокая температура… Однажды мне показалось, что он сказал это утром, играя со мной. Я пытливо посмотрела на него, но он уже отвлекся, и я решила не переспрашивать. Но в те секунды, пока я ждала повторения, мое сердце не билось.
Я хотела понять, что это значит. Он думает, что я мама? Или помнит, что я Маричка, его подружка, его няня, хотя так меня никто не называет, кроме совсем чужих? Я – мама? Нет, я же так… Сердце вернулось в свой ритм. Со мной происходило что-то странное: я боялась этого слова, и больше всего я боялась, что его услышит Юра. И… я хотела это услышать сама. Мне оно нравилось, и я чувствовала, что делаю что-то нехорошее, ожидая по ночам, как он это скажет. Это что-то порочное, так нельзя! В чем грех? Не знаю, но нельзя! Нельзя меня так называть, я же скоро уеду от тебя. А как я уеду, если я мама? И что, нам придется объяснять ему, что я тут так, ненадолго? А вдруг он не захочет понимать? А в чем разница между мной и мамой?