Пребран проследил за ней и догадка как чёрная копоть запылила ум.
— Всё хорошо, — поторопилась она объясниться.
Пребран молча передал ей поводья в руки.
Холодная ладонь вдруг сжала его пальцы. От безобидного прикосновения перевернулось всё где-то в солнечном сплетении, пальцы сами собой переплелись с её тонкими пальцами, будто так и ждали этого мига.
— И ты… будь осторожен, — сказала она приглушённо, с какой-то непонятной тревогой и волнением в голосе, посмотрев на княжича сверху.
Зелёные глаза обожгли. Если бы видела, как привлекательно выглядит в это миг, даже в этом невзрачном сером платке и простом кожухе, если бы знала, как неспокойно делалось внутри, и какое испытывал, глядя на неё, бессилие. Она, не выдержав его долгого взгляда, нехотя высвободила руку, хватаясь за поводья.
Где-то вдалеке залаяли псы, вынуждая поторопиться. Пребран отступил, возвращаясь к месту, где оставил мерина.
Чем дальше уходили от Оруши, тем больше смерзалось всё внутри. Во второй раз Даромила так далеко уезжала от города. В первый, ещё год назад, когда Ярополк забирал её к себе. Но тогда её охватывало волнение и предвкушение чего-то непознанного, нового, до дрожи щекочущего. Тогда Ярополк ей казался благородным, гордым воином. Как же ошибалась.
А теперь словно в пропасть канула и была сама не своя — рассеянная и отрешённая, будто вся тьма над ней сгустилась, и не предвиделось просвета. Изредка к ней пристраивалась Божана, пытаясь разговорить, утешить, успокоить, но не удавалось ей вырвать княгиню из сковывающего льда, но напрасны были её старания.
Дорога по мере того, как удалялись они от городища, становилась все непролазней. Лошади иногда, где прошёл буран, утопали по брюхо, едва ползли по склонам вереницей. Только когда отряд углубился в лес, стало легче идти, и не потому, что под тяжёлыми, набитыми снегом кронами были ниже сугробы, а потому, что здесь было куда безопаснее, чем на открытом просторе, где издали их мог увидеть кто угодно за много вёрст. Даромила боялась оборачиваться, страшась увидеть погоню и Ярополка. Боялась не за себя, нет, собственная жизнь стала безразлична ей уже давно, в жилах стыла кровь за ни в чём неповинных людей, их подставлять она не желала, не хотела, чтобы сложили голову из-за неё. От одной мысли, что Ярополк может причинить княжичу вред, делалось до скрежета холодно на душе, а внутри всё разрывалось на части. Ярополк в гневе может всё, что угодно, сотворить и в том, что убить может с ревности своей, княгиня уже и не сомневалась.
Даромила поежилась от колючего мороза, что к вечеру начал крепнуть, растёрла задубевшие руки, уклоняясь от порыва ветра что хлестал по лицу колкой крупой. Взгляд всё лип к спине княжича, покрытой тяжёлым плащом с волчьим мехом. Ведь он один её пожалел. Вспомнив их утреннюю встречу, в жар бросило, что мороз разом отступил.