Чистилище, как видно из названия, было призвано очищать. Само по себе оно предлагало каждому потенциальное избавление от вечной кары – как говорили, цену, которую мы обязаны заплатить за свои прегрешения. Вместо вечной кары, обрекающей нас на вечные муки, чистилище становилось местом ограниченных во времени страданий и тем самым «смягчало» приговор. Достаточно настрадавшись и, как считается, уплатив цену, которую мы заслужили своей порочной жизнью, мы могли избежать адских мук и пройти в рай как очищенные от грехов (или искупившие их) и явно раскаявшиеся люди. Детали варьируются, но в целом идея награды и наказания присутствует и в католической, и в протестантской версиях христианства. Угроза ада и обещание рая были реальными и веками формировали учения традиционного христианства. Невозможно понять власть инквизиции в католичестве или силу проповеди «возрожденцев» в протестантской Америке, если не понимать силы идей рая и ада – и страха, связанного с этими идеями.
Если рай и ад понимались таким образом, они относились не столько к воспринимаемой нами вечной участи, хотя, несомненно, были ее элементом, сколько к утверждению права религиозных институтов управлять поведением людей в этой жизни. Следовательно, яркие образы обоих посмертных пунктов назначения были не чем иным, как мощными инструментами для построения земной власти Церкви. Когда это постепенно стало ясно, чему, я уверен, весьма способствовала алчность Церкви при продаже «индульгенций», призванных сократить время пребывания души в чистилище, оба образа начали медленно, но верно приходить в упадок. Сегодня они – скорее память, нежели реальность; они болтаются на периферии религиозных институтов, как огромные сдувшиеся воздушные шары, способные влиять на жизнь разве что неврастеников. Упадок этих образов стал шагом на пути к раскрепощению человеческого духа, чему, как мне кажется, большинство людей были только рады.
Но если исключить награду и наказание из разговоров о жизни после смерти, сама по себе эта концепция для многих людей почти лишена прочего содержания – настолько глубоко эти образы повлияли на их представления о вечности. Отсюда вытекает мое первое и, надеюсь, очевидное заключение. Идеи, не имеющие никакого отношения к жизни после смерти, но самое прямое отношение – к управлению человеческим поведением здесь и сейчас, попросту недостойны людей, независимо от их религиозности. Страх никого не сделает святым или праведником. Никто не станет целостным, если пообещать ему награду за хорошее поведение. Значит, в дальнейших рассуждениях о жизни после смерти нам следует избавиться, как от балласта, от концепций награды и наказания в целом, отказаться от них как от примитивных, деструктивных, враждебных и, наконец, неправдоподобных. В светском мире это было сделано уже давно. Теперь пришло время высказаться на ту же тему религиозным голосам, причем сделать это со всей решительностью