— …и перемешали свои вкусы и обычаи с иностранными, — добавил Высоцкий. — Вот почему и утратили народный дух!
— Нет и нет! — воскликнул Скавроньский. — Возвращение к старинным обычаям ничего не исправит! Я даже думаю, в горестных польских скитаниях есть большая польза — мы приобрели опыт. Нам есть из чего выбирать, и мы должны выбрать лучшее и довести его до народа. Тогда он воспрянет. Именно так, мне кажется, думал и Бродзиньский… Какой мягкий и вдумчивый демократ! Сейчас я перечитываю его стихи.
— Я должен извиниться перед тобой, Михал, — перебил Скавроньского Высоцкий. — Без разрешения я дал пану Владиславу твою книжку.
— Что вы! Пожалуйста! Пусть пан читает ее сколько хочет!
Я, должно быть, сиял, глядя на Скавроньского. Он опять внимательно посмотрел мне в глаза и тихонько сказал:
— Что, если я приглашу пана подпрапорщика на вечер стихов? Пан Михал читал Мицкевича?
— Нет, — признался я.
— О, вам надо поскорее его узнать… Это продолжатель Бродзиньского…
— А где сейчас Мицкевич? — спросил Высоцкий.
— В Санкт-Петербурге… Ведь его из Польши давно уже выслали.
И Скавроньский так просто, словно мы были уже давно знакомы, взял с меня обещание посетить его дом на Вейской улице в следующее воскресенье.
Как я был счастлив в тот день! Я принес в камеру целые снопы золотых мыслей и благородных желаний служить отчизне, и мне казалось, что встреча с Владиславом открывает передо мной новую жизнь — жизнь, к которой меня неудержимо влекло, и за это я любил его еще больше, осмысленней. Я ожидал следующего воскресенья, как нового откровения.
В субботу Высоцкий остановил меня:
— Ты не забыл? Завтра тебя ожидают. Пан Владислав просил напомнить.
— Как я могу забыть!
И тут же я отважился спросить, давно ли Высоцкий знает его.
— О да. Мы с ним вместе кончали школу, хотя он порядком младше меня. Очень хороший человек, умница, образованный, добрый и, подозреваю, что поэт… Ты ему очень понравился. Он сказал, что в тебе есть что-то вдохновенное и безумное…
В следующее воскресенье опять был парад на Саксонском плацу. Выдался солнечный день.
Я увидел Владислава Скавроньского издали. Как всегда, он не шел, а летел — смелый, красивый, легкий. Голова его была немного закинута, глаза излучали тепло и свет. Мне казалось, здесь, на плацу, все должны смотреть на него, восхищаться им, любить его и радоваться, что в Войске есть такой офицер. Сегодня вечером я буду слушать его, а сейчас… оставалось каких-то десять шагов — и он поравняется со мной.
— Скавроньский! Ко мне! — послышался вдруг хриплый голос.
Я не сразу понял, откуда он. Из группы всадников в центре каре выехал на белой лошади цесаревич.