Море роз окружало его. Тайком от присутствующих, их, впрочем, было немного в такую рань, я положил в его
гроб дубовый листок. Что это значило, было только ему да мне — нам — двум Михаилам.
известно
До дома я добрался еле-еле. Жестокий приступ свалил меня снова, и лежал я без памяти несколько суток.
До чего же я был живуч!
Ни Вига, ни Вера Алексеевна, ни Владимир Александрович не говорили при мне ни слова о Лермонтове. Я заметил, его стихи унесли из моей квартиры. И в первый раз в жизни я по-настоящему накричал на Вигу, требуя, чтобы она немедленно их вернула. Заставил ее тут же прочесть мне три раза подряд "Три пальмы". Девочка покорно выполнила все, но у нее дрожали губы и голос. Потом она встала на колени, уткнулась лицом в мою подушку и громко заплакала:
— Дядя Михал! Золотой мой и ненаглядный! Ты думаешь, может, мне не жалко Лермонтова. Каждый день плачу о нем. Но мне тебя тоже так жалко! Как мне хочется, чтобы ты был здоров!
Я расцеловал ее заплаканное лицо и решил взять себя в руки.
В конце июля истекал срок моего лечения. Нужно было ехать в Тамань. Накануне отъезда мы с Вигой долго гуляли. Она спросила, приеду ли я на рождество.
— Наверное, нет, Вига, и вообще мы с тобой не скоро увидимся. Тифлис очень далеко от Ивановской.
Вига нахмурилась и долго молчала. Мы пошли на могилу Лермонтова и немного там посидели.
— Я теперь знаю, что такое сплин, — вдруг сказала Вига. — У меня в сердце бегает черная кошка, про которую говорил Михаил Юрьевич.
— Почему же у тебя сплин?
— Ты завтра уедешь…
— Мы будем писать друг другу письма. И ты будешь по-прежнему хорошо учиться, не так ли?
— Буду. Я вообще, дядя Михал, учусь для тебя. Даже арифметику из-за тебя учу.
С кладбища мы пошли на место дуэли, побыли и там.
Под самым Пятигорском, недалеко от нарзанного источника, прилегли под деревом. Вига устала. Свернулась клубочком и закрыла глаза. Кажется, она заснула. Заложив руки под голову, я смотрел в небо.
— Дядя Михал, — вдруг сказала Вига, — а мне теперь недолго осталось. — Она посчитала по пальцам: — Всего шесть лет — и я кончу учиться. И тогда мы будем вместе, да?
— Конечно, если ты этого захочешь…
— Ну хорошо! — она еще что-то пробормотала и заснула…
Послышались голоса. Я посмотрел сквозь траву. Священник и штатский степенно приближались к источнику. Наполнили стаканы, присели на камень, не замечая нашего соседства, и, медленно попивая нарзан, продолжали беседу.
— Двести рублей ассигнациями, представьте, так и не внесены в доходную книгу причта. И в метрической книге не сделана запись, — говорил священник.