Офицеры смеялись. Глядя на них, и мне становилось веселей.
Мы высаживаемся на берег с песней и барабанным боем. Из распахнувшихся ворот укрепления выходит иеромонах, высоко вздымая навстречу нам крест… Каждый раз, приходя в укрепление, где нас ждут осажденные, из-
мученные тоской и страданиями, я стискиваю зубы, чтобы не разрыдаться. Никого я не знаю в Навагинском гарнизоне, я здесь впервые, но каждый за его валами мне родной. Жить в укреплении — это та же неволя!
«Могучий» разворачивается и уходит за второй партией. Дружным смехом провожают стоящие на валах убыхское ядро, посланное ему вслед.
— Вот дурни! Думают, что достанут!
А «Могучий», как легкокрылый альбатрос, летит по синему морю.
Мы остаемся с глазу на глаз с убыхами. Кто-то уверяет, что сам Хаджи-Берзек стоит на высоте против форта.
То и дело оттуда летят ядра и гранаты. Рыжий Белль вылез-таки из конги — помог им пушками. Говорят, у горцев теперь есть даже пороховая лаборатория. Но пристреливаются убыхи плохо: все время у них перелет, и только одна граната немного задела казарму. Убитых нет, раненых всего трое.
К вечеру канонада умолкла. Значит, готовятся к штурму. Я прилег на землю, закутался в бурку, но спать не мог. На валах перекликались часовые:
— Слу-шай! Слу-шай!
Невольно вспомнилось, как Бестужев сравнивал эти оклики с голосом совести. Когда между ней и рассудком разлад, человек теряет устойчивость. Я боюсь только этого.
Где-то за валом надрывно лаяли псы, потом и они замолкли. Только глухо шумело море. Я встал, подошел к валу. Ни зги не видать. Над головой черное небо. Вдруг внизу показалась полоска света…
— Корабль! — радостно сказал часовой. — Идет, значит, к нам еще подмога!
На душе становится сразу легче, уютнее. Я возвращаюсь, заворачиваюсь в бурку и сразу засыпаю.
Убыхи отказались от штурма.
— Зачем штурмовать зря, — рассуждают солдаты. — Они, поди, знают, что к нам прислали подмогу.
В укреплении появился новый офицер, похожий на черкеса. Сам Данзас и комендант с ним чуть не в обнимку. Это джигет[95] Хазачи Аридбаев. Прапорщик с прошлого года. Украл у убыхов два фальконета, а сегодня в ночь заклепал им еще три. Отчаянной храбрости человек…
Лазутчики доложили, что убыли ушли. Вот бы так кончался каждый поход!
Мы вернулись на Мзымту, весь август занимались ученьем и смотрами и опять дышали Святым духом. Так надышались, что каждая палатка сделалась лазаретом. К лихорадке присоединилась горячка. С утра до вечера унтеры только и бегали по лекарям.
Как я ни крепился, а тоже слег. Но еще в Пятигорске я запасся хиной и теперь кормился ею до глухоты.