— Нет, ничего, — отвечала старушка, утирая лицо. — Я даже рада поговорить с паном о брате. А это моя болезнь. Не думайте, что я плаксива, но стоит мне заговорить о Валериане, как слезы текут и текут. Ничего не могу с ними поделать! Старая и вечная рана.
— Как же пани удалось узнать эту запоздалую новость?
— О, свет не без добрых людей. Получила письмо из Лондона от эмигранта. Разумеется, не почтой. Написано по просьбе российского каторжника, который бежал из Сибири к своему другу Герцену. Вы о таком слышали?
— К сожалению, нет, пани.
— О, вы обязательно поинтересуйтесь. Этот Герцен, говорят, горой стоит за независимость Польши. А тот каторжник перед Сибирью сидел в Шлиссельбурге, и ему удалось повидаться с братом и даже перемолвиться. Валерик, как фамилия этого каторжника, я всегда забываю?..
— Бакунин, — отвечал юноша.
Пани Тэкла попросила его принести письмо эмигранта, и я прочел его.
«Дорогая и глубокоуважаемая пани Тэкла!
Пишет из далеких краев незнакомый вам поляк по просьбе русского человека Бакунина и по собственному горячему желанию. В 1854 году упомянутый русский был посажен в Шлиссельбургскую крепость, где провел три года в секретном замке. В первый год он однажды увидел вашего брата и получил возможность с ним поговорить. Брат ваш находился тогда в одиночном заключении в подвале секретного замка, а на прогулку его вывели только по случаю болезни. Разговаривать с ним строго запрещено. Его содержат без света и в мертвой тишине. Он все время в полусонном состоянии, слепнет и глохнет, и у него каменная болезнь. Сказать, что он жив, невозможно, он только не умирает. Да и как может человек чувствовать себя иначе, когда он лишен возможности слышать и видеть что бы то ни было! Нашему русскому другу удалось подойти к нему на прогулке. Когда он его окликнул, брат ваш вздрогнул с головы до ног. Оправившись, он спросил: «Кто?» Русский назвал себя. «Который теперь год? — спросил ваш брат, — кто в Польше, что в Польше, и где Константин?» Бакунин сказал, что в Польше скоро все будет хорошо. Он хотел поддержать дух вашего брата вымышленной доброй вестью. Позже он просил одного верного человека как-нибудь облегчить участь несчастного, но ему ответили, что и без просьбы это сделали бы, если бы была такая возможность. Дикого Константина и его брата, слава богу, нет. Просите милости у нового императора. Может быть, сердце его не так черство. С глубоким уважением и сочувствием…»
Я не сразу смог дочитать это письмо. Все страдания детства и юности проснулись во мне; с возросшей силой они сжимали мое сердце…