Так я представлял себе это начало…
Но вот из мглы донеслись четкие шаги роты, и перед часовым показались подпрапорщики — мы!
Часовой вытянулся и взял на караул. Зарево освещало его лицо — по-детски доверчивое и по-отечески нежное в одно и то же время. Ведь солдаты за глаза называли нас хлопчиками.
— Бачность![29] — раздалась команда Высоцкого.
Часовой, конечно, не понял, для чего мы пожаловали в такой неурочный час. Он считал нас своими и продолжал приветствовать. Зарево играло в начищенных штыках, и наша колонна казалась гигантским красным ежом.
Часовой не мог допустить мысли, что хлопчики явились отнять у него жизнь — единственное, чем располагает солдат, и, наверное, этим и заворожил всех нас. Команда Высоцкого «Паль!» растаяла в воздухе, мы вместе с часовым не шелохнулись.
Вода во рву казалась сплошь красной — так разыгралось пламя на Сольце. Бешенство перекосило лицо Высоцкого:
— Так вы спасаете отчизну! Щенки! Паль! — закричал он.
Щелкнуло несколько выстрелов. Я не спускал глаз с часового. Ноги его подкосились, он упал на спину, раскинул руки, как будто хотел заключить в объятья зарево, охватившее уже полнеба, а лицо его осталось таким же доверчивым и нежным…
— Зря, Панове, погубили солдата! — громко сказал юноша, стоявший рядом.
— Зря? — Выхватывая пистолет, Высоцкий побежал к нам.
Он не успел прицелиться. Юноша бросил ружье в ров и ударился в бегство. Выстрел Высоцкого его не догнал… Мы услышали истерический крик из тумана:
— Я не могу убивать невинных!
— Молокосос! Белоручка! — прошипел Высоцкий и, сплюнув, бросился через ров за подпрапорщиками. — Из-за таких революция может погибнуть.
Последние слова Высоцкого отрезвили меня. Я побежал вслед.
Зажечь казармы мы не успели. Услышав выстрелы, волынцы всполошились: выбегали из домиков, выводили взволнованно ржущих коней. Высоцкий приказал стрелять по солдатам, а сам тревожно оглядывался. Подкрепления не было.
Волынцы садились в седла. Нам осталось одно — отступать. Беспорядочно мы побежали к мосту Яна Собесского.
На мосту было тихо и пусто. В свете восходящей луны памятник Яну Собесскому казался живым; на фоне покрытых изморозью ив всадник, мчась через мост, натянул удила и вместе с конем смотрел в сторону Лазенковского парка, словно привлеченный таинственными тенями, показавшимися оттуда. Мы не успели построиться, как тени метнулись к нам.
— Тиран убит! — глухо доложил Набеляк.
Взгляд его был пронзительным, зубы стучали: он дрожал с головы до ног! Рассказывал захлебываясь, заикаясь, но все поняли, поняли самое главное — цесаревич убит. Он выбежал во двор бельведера, взывая о помощи, и там его закололи штыками. В бельведере суматоха.