Полковник внимательно посмотрел на меня и покачал головой.
— Не советую, пан подпрапорщик, громко говорить об этом. Я ничего не знаю и знать не хочу, пока мне не сообщит начальство! — И он подал команду следовать по Мокотовой.
Я вернулся к Арцышевскому:
— Как же так?!
— Да плюнь ты! Не все ли равно, куда идти, если бельведерский Нерон подох?! Потоцкий к тому же — старый косцюшковский воин! Уж он-то должен знать, куда нам идти!
Я стоял в замешательстве. Куда же деваться? Может быть, и в самом деле Потоцкому больше известно? Ведь не успел я отбежать от Высоцкого на сотню шагов, как он со своей ротой исчез… Значит, отпала необходимость в подкреплении у моста Яна Собесского?
— А ты иди с нами, — посоветовал Арцышевский.
Луна парит высоко над Мокотовым полем, где все кажется голубым — и российские части, и некоторые наши колонны. Впереди кирасиров на голубом коне, низко надвинув треуголку, стоит… цесаревич! Он?! Жив?! Что же Набеляк?! Солгал?! Ошибся?!
Цесаревич поехал навстречу нашей части.
— Благодарю за верность! — зычно крикнул он.
За верность?! Значит, нас вели к нему на поклон?! Нет, я не мог этого выдержать! Выхватил у какого-то солдата ружье, выбежал, нацелился на Константина и… спустил курок!
Осечка! Я спустил курок еще дважды! Ружье молчало! Но дико закричал цесаревич:
— Схватить негодяя Наленча!
Бросив проклятое ружье, я побежал сквозь колонну. Стараясь скрыть меня, солдаты расступались и тотчас смыкались… Как во сне мелькнуло в стороне лицо Вацека.
Наконец я нырнул в какой-то проулок и побежал по нему сломя голову. Куда я бежал, не знаю!
Из города доносился глухой, зловещий шум и отдаленные выстрелы. Теперь уже с двух сторон варшавское небо было охвачено заревом.
Наконец я опомнился. Огляделся. Оказывается, я стоял около аппликационной школы[119]… В окнах был свет…
Что же делать? Надо во что бы то ни стало найти Высоцкого. Ведь он не знает, что цесаревич жив. Но где его искать? И куда я гожусь безоружный… Мне пришло на ум зайти в школу и попросить какое-нибудь оружие. Там были знакомые люди…
Парадная дверь оказалась на запоре. Я пошел через двор, поднялся во второй этаж. Что происходило в зале, я не сразу понял. Ученики толпой стояли перед начальником — полковником Юзефом Совиньским, а он загораживал дверь обеими руками и умолял:
— Голубчики! Мальчики! Или вы думаете, я не люблю отчизну? Неужели от меня скрыли бы, что готовится революция?!
Ученики со сдвинутыми бровями наступали на полковника.
И вдруг Совиньский повалился на колени:
— Мальчики! Клянусь любовью к отчизне! Клянусь честью польского офицера! Если революция, выйдем всей школой. Завтра! Умоляю переждать ночь. Еще только ночь! Не могу допустить, чтобы вас перебили! Обязан вас сохранить… для отчизны! — и он зарыдал.