— Отлично, — Лизавета взялась за зонт обеими руками. Так оно сподручней, если бить придется. Зонта, конечно, жаль, но себя куда как жальче. А этот ирод знай, скалится и подступает, к воде тесня.
Рыбины в пруду засуетились.
— А если я тебе скажу, что скоро твой покровитель без головы останется?
Пьян.
И не только пьян. Вон, лицо бледное, а глаза темные, зрачки расползлись и, кажется, Гришка плохо понимает, где он и что творит.
— Это почему же?
— А потому, что затевается… интересное… я чую, Лизок…
Он руку выкинул, норовя Лизавету ухватить, но ныне, нетрезвый и не в своем уме пребывающий, был медлителен и неуклюж. Она с легкостью ускользнула и уже сама зашла за спину, ткнула зонтом.
— Чего творишь! — взвизгнул Гришка, едва на ногах удержавшись.
— Так что затевается-то? — Лизавета перевела разговор на другую тему.
— Ш-шалишь… затевается… откудова мне знать? Только Соломончик давече из городу отбыл вместе с семейством… приболел он… ага, как же… иродово племя… они, что крысы, при малейшем волнении готовы сбежать. Ничего, пусть бегут… газетенка его никчемушная скоро с молотка пойдет… будет знать, как людям правильным перечить… а ты иди сюда, потаскуха!
Он прыгнул, но Лизавета вновь увернулась и, оказавшись вдруг за спиной Освирцева, от души огрела его зонтом. А тот к радости немалой, оказался крепким, столкновение выдержал и, более того, даже не хрустнул. В отличие от Гришки, который аккурат хрустнул и, покачнувшись, растянулся на пыльной траве.
И вот чего с ним делать-то?
А с другой стороны… речи крамольные вел? В заговоре почти сознался? Вот пускай его и допрашивают. Правда… Лизавета прикинула, что до дворца она этого героя не дотащит, а бросать его тут — еще очнется, сбежит… разве что… поясок у платья имелся, а узлы вязать она в детстве научилась изрядные.
Так что, долежит.
Архивы при дворце имелись и преобширнейшие: и Морской, и Военный, и даже Дворянский, занимавший без малого отдельное здание. Хранились там не только родовые книги, копии грамот жаловальных да карт земельных, благодаря коим многие споры разрешались малою кровью, но и личные письма, и дневники, и многое иное, не всегда пригодного для оглашения свойства.
Имелся, впрочем, и еще один архив, расположившийся в подземельях, благо, было там сухо и прохладно, аккурат то, что бумагам для сохранности и надобно. Укрытый от глаз досужих, защищенный завесой хитрых проклятий, был он доступен лишь тем, в ком текла известная кровь. А уж хранил не только бумаги. Впрочем, ныне Лешека меньше всего интересовали, что регалии царские — венец Мономахов поблескивал рубинами, манил, — что артефакты древние.