— Свою? — спросила Элиза и поняла, до чего нелепо звучит этот вопрос.
— Свою… это очень грустная история… о любви и доверии… так уж вышло, что я знала несчастную Марену, и поэтому от души ненавижу Стрежницкого.
Стоп.
Вдох.
Выдох. И осторожно, не спеша, не разрушая тонкое полотно чужой, ожившей памяти. Катарина… ее лицо расплывчато, и сложно сказать, красива она или нет. И вовсе разобрать хоть какие-то черты. Голос и тот будто бы меняется.
Высокая?
Низкая?
Цвет волос, цвет глаз, все ускользает, будто бы Димитрий смотрит на нее сквозь закопченное стекло. Морок? Определенно.
— Мы были близки, как сестры… ближе, чем иные сестры…
…Стешка давече скандал закатила, что у Элизы платья лучше. Так ей из Арсинора привезли, по последней моде. Ветрицкий мерки отвез Ламановой, заказал гардероб для будущей жены. И сердце сжалось болезненно…
— Я ей говорила, что опасно доверять этому проходимцу… откуда он взялся? Появился вдруг… вскружил голову… уверил, что они будут вместе до конца жизни. Женское сердце слабо, сама знаешь…
И Элиза кивает.
Знает.
А еще болит оно, ноет.
— Она прошла с ним через многое. Она стала верной подругой. Была ранена, защищая его. Выжила, несмотря ни на что… а он ее удавил.
— Почему?
Катарина пожала плечами.
— Надоела… видишь ли, дорогая, мужчины не склонны ценить самоотверженных женщин. Она узнала о нем кое-что нелицеприятное. В последнем своем письме она говорила, что пребывает в сомнениях, что любовь в ней борется с чувством долга. Полагаю, он помогал смутьянам, представляясь верным сторонником короны…
— Это…
— Предательство. Да, но, возможно, она готова была бы принять его и таким… что поделаешь, любовь ослепляет…
…Димитрий согласился.
Еще как ослепляет, а уж приправленная изрядной толикой воздействия, вообще способна сделать влюбленного слепым, глухим и неспособным думать.
Девочку было жаль.
Немного.
— Полагаю, она попыталась воззвать к его совести, за что и поплатилась. Мне стоило немалых усилий выяснить ее судьбу. И да, я пришла в ужас… я желала не мести, но справедливости…
— И почему…
— Потому что к тому времени Стрежницкий успел прославиться. Как же, герой… о нем говорили, как о человеке самоотверженном, подающем пример слабым. И тут я. Кто бы поверил мне? Тому несчастному письму, в котором и доказательств не было, одни лишь намеки.
Теперь голос звучал ровно, а речь была тиха, убаюкивающа. И Элиза поддалась ей, она прикрыла глаза, почти засыпая.
— Ничего, деточка… я так ждала… мы все ждали… и время пришло… ты ведь поможешь мне? Мы восстановим справедливость…
…от памяти почти ничего не осталось.